История детской души - [33]

— «Попробую убедить профессора Кадмон-Гора сопровождать моего сына, если вы находите, что подобное передвижение необходимо.»

— «Безусловно необходимо,» ответил доктор, поднося ложку с микстурой к губам мальчика, — «везти его далеко не для чего, теперь надо избегать всякого переутомления. Вот в „Клеверли“ было бы ему хорошо — пусть едет он туда со своим воспитателем — там будет и тихо, и привольно. Чем скорее вы его отправите, тем лучше. Можно бы даже сегодня это устроить. Вам самим ехать с ним, ведь, нельзя?»

— «Невозможно,» — с трудом скрывая свое негодование, ответил м-р Велискурт — «я должен ехать по делам в город, мне надо видеть своих поверенных.»

— «Ах, да — понимаю,» и доктор кивнул головою, «ну, так пусть же едет воспитатель. А где он находится? Мне надо с ним переговорить.»

— «Профессор Кадмон-Гор,» с напыщенным достоинством сказал м-р Велискурт — «теперь в классной комнате — если вам угодно, я вас проведу к нему.»

— «Погодите минутку.» Доктор окинул взором маленькую душную комнату Лионеля и поспешно открыл настежь окно. — «Свежий, чистый воздух, хорошее питание, полнейший отдых — вот, что теперь нужно мальчику!» сказал он, «развлекать его надо, а оставлять одного нельзя… Пришлите сюда к нему хоть кого-нибудь из прислуги.»

— «Пришлите Люси,» послышался с кровати слабенький голосок Лионеля.

— «Что такое, молодец?» переспросил доктор, нагибаясь к нему, «кого прислать?»

— «Люси» повторил Лионель, — «она добрая, и я ее люблю.»

Д-р Гартлей улыбнулся.

— «Ладно! получите Люси! желанная особа не замедлит явиться к вам! Ну, а как вы теперь себя чувствуете, голубчик?»

— «Гораздо лучше, благодарю вас,» и действительно кроткие глаза его выражали глубокую благодарность — «но я забыть — еще не могу… мне забыть не легко…»

На это доктор ничего не ответил, а только с какой-то особенной нежностью оправил подушки под головкой маленького больного. Когда Люси неслышно вкралась в комнату, чтобы, следуя предписанию доктора, посидеть у постели Лионеля, Лионель лежал с закрытыми глазами, две крупный слезы дрожали на длинных его ресницах, но, по мерному его дыханию было видно, что он заснул… Такое скорбное было выражение этого детского личика, что, при виде его, добрая Люси залилась слезами. Долго она тихо плакала.

— «И как могла она, как могла бросить эту милую крошку?» с содроганием спрашивала она себя. «Уйти от него, (разумея м-ра Велискурта) это понятно, хотя тоже не хорошо, — но бросить свое родное дитя — это грех! как могла она?!»

Жалкая, простодушная Люси! Видно, не довелось ей читать произведений Ибсена, и не была она ознакомлена с новейшими воззрениями на законы нравственности! Если-бы она была воспитана современного этикой, она-бы назвала поступок м-с Велискурт — благородным протестом против ограничения свободы, и видела-бы в нем законное удовлетворение потребности наслаждения… Но Люси была простая, неученая девушка, с женским любящим сердцем — и верила она в святость материнской любви, как верили в нее в старину — в до-Ибсеновские времена.

Между тем, д-р Гартлей имел честь быть представленным самому профессору Гору, — что, видимо, не особенно поразило его — он даже возымел смелость выразить желание беседовать наедине с знаменитым ученым, — т. е. не в присутствии м-ра Велискурта — на что, озадаченный и раздраженный, м-р Велискурт согласился весьма не охотно. После 20-тиминутнаго совещания, доктор уехал. —

Лионель продолжал спать. В 3 часа Люси разбудила его, чтобы дать ему выпить чашку бульона. Бульон Лионелю показался особенно вкусен, и Люси, обрадованная его аппетитом, вступила с ним в разговор.

— «Что вы думаете, мистер Лионель?» начала она, «ведь, блаженный „дурачок,“ которого вы видели вчера, принес вам множество цветов: смотрите!» и она поднесла к его постели огромный пучок прелестных роз — красных, розовых и белых. «Мы сначала разобрать не могли, чего он хочет, но потом догадались, столько раз он повторял: — „для маленького мальчика, маленького мальчика.“ Чтобы сделать удовольствие бедняге, мы взяли цветы и отнесли в вашу комнату — денег он ни за что не взял. Он видел, как вас на руках несла м-с Пейн, и вообразил, что вы скончались!»

— «Неужели?» задумчиво промолвил Лионель. «И оттого он принес свои цветы!… бедный! страшное у него лицо, — но, видно, он добрый — не виноват-же он, что такая у него наружность?…» — «Конечно, не виноват,» согласилась Люси. «Господу все одно, какая ни есть у нас наружность, — Он заботу имеет о том, что внутри нас».

Глубокою грустью затуманились глаза ребенка — он вспомнил о своей матери… Бог ли теперь о ней заботится — или есть только Атом, для которого все одинаково безразлично, и смерть, и грех, и горе?.. О! если бы мог он знать наверняка, что причина всего есть Бог — Бог, всесильный, всеведущий, всепрощающий, любящий и милосердый, как бы он Ему молился за свою бедную, погибшую, красавицу — маму, как просил бы Его спасти ее, и возвратить ему!.. Он не мог, однако, сосредоточиться на этих своих размышлениях — Люси мешала ему: она страшно вокруг него суетилась, собирала его вещи, укладывала их в маленький чемодан — затем его заставила встать, хотя он едва мог держаться на ногах, одела его, и, к великому его удивлению, принесла ему пальто и шляпу — в эту же самую минуту, у дверей комнаты показался сам профессор Кадмон-Гор. К удивленно Лионеля, он также был в пальто, и в руках держал свою широкую, дорожную шляпу, но всего удивительнее была та добрая, ласковая улыбка, которая освещала морщинистое лицо учёного, производя новые, еще небывалые, морщины вокруг его широкого рта.