История цветов - [35]

— Да откуда вы знаете, что у нас есть кожи и шкуры? — удивился начальник уезда. — Есть-то есть, но ведь очень мало! — Он приказал тому чиновнику показать кожи и шкуры Юн Тхону.

А Юн Тхон все кожи и шкуры забрал и с тем отбыл.

А то еще прибыл Юн Тхон в один уезд и остановился на постоялом дворе. И вот увидел он, что под окнами ходит взад-вперед какая-то кисэн в белой одежде — девушка красоты необыкновенной. Юн Тхон спросил о ней, и ему сказали, что эта кисэн соблюдает траур по матери. Тогда Юн Тхон взял свиток бумаги, один конец сунул в платяной короб, а другой спустил за окно. Потом окно притворил, сел и стал подглядывать за кисэн. И когда она проходила мимо, нарочно громко сказал:

— Все уезды объехал, но хороших вещей так и не раздобыл. Достался мне только вот этот короб с бумагой. Лошаденка-то у меня хилая, а груз тяжел. Как же я его довезу до дома?

А слуги Юн Тхона, догадавшись о том, что он затеял, стали нарочно говорить как бы между собой:

— Приглянулась эта кисэн нашему господину. Непременно сделает ей какой-нибудь подарок. Наверно, оставит эту бумагу!

А та кисэн была как раз в трауре по матери, бумага ей была очень нужна. Услышав эти слова, она очень захотела получить ее. Поэтому той же ночью девушка вошла в комнату к Юн Тхону и ни за что не хотела уходить. А Юн Тхон ведь обманул ее, никакой бумаги у него не было.

— Ко мне ночью вошла женщина, которая носит траур! — закричал он на весь дом.

И кисэн стало так стыдно, что она опрометью выбежала на улицу.

А вот тоже отправился как-то Юн Тхон со своим дядей в столицу. Лошадь дяди была черная, с белой отметиной на лбу. А лошадь Юн Тхона — вся черная. На ночь дядя привязывал лошадь племянника к столбу, а свою тайком пускал пастись. Юн Тхон же, проведав об этом, стал на ночь наклеивать на лоб своей лошади белую бумагу, а на белое пятно дядиной лошади — черную. И в сумерках стало трудно различить — которая же чья лошадь.

С тех пор дядя стал привязывать к столбу свою лошадь, а лошадь племянника выпускал пастись. Мало-помалу лошадь дяди тощала и стала уже плохо ходить под седлом. Тут только дядя и понял, что племянник его перехитрил.

Юн Тхон не имел своего дома и был очень озабочен этим. Но вот познакомился и подружился он с одним буддийским монахом.

— Надумал я построить буддийский храм, — сказал он однажды монаху, — и мы с вами, святой отец, будем избавлены от дурной кармы!

— Да ты, не иначе, в предыдущем рождении был бодхисаттвой! — в восторге закричал монах. — Потому только тебя и осенило дать такой обет!

— В Кериме, — продолжал Юн Тхон, — еще сохранился фундамент древнего храма. Вот на нем я и возведу новый. А места там поистине замечательные — у подножия высоких гор струятся прозрачные потоки!

Не мешкая, составил Юн Тхон квонмун, передал его монаху. Монах же всей душой отдался сбору средств на строительство храма. Помогал ему и Юн Тхон. Когда денег было собрано достаточно, Юн Тхон закупил необходимый инструмент и строительный лес, начал на старом фундаменте возводить здание. Только вот строение у него получилось что-то не похожее на буддийский храм: слишком уж много было там комнат с теплыми дымоходами. Совсем как в жилом доме! Да еще целина перед воротами была вскопана и устроен огород, засеянный овощами! Правда, все стены были расписаны лучшей красной охрой, было и изображение Будды, перед которым лежали циновки для проповедников и молящихся. Когда храм был совсем готов, Юн Тхон сказал монаху:

— Я хотел бы прийти поклониться Будде вместе с женой и всем семейством.

И монах разрешил ему это. Тогда Юн Тхон с женой привели в храм всех своих детей и слуг, и некоторое время они пребывали там. Потом Юн Тхон, сказавшись больным, прожил в храме несколько дней. А затем постепенно перевез сюда все свое имущество и окончательно поселился в этом здании. Когда прибыл монах, он не мог даже войти в помещение. И тогда он подал жалобу на Юн Тхона в управу. Однако в управе дело это долго откладывалось, решения по нему принято не было. Так дом этот и достался в конце концов Юн Тхону.

В семье Юн Тхона никто никогда не болел, а сам он скончался в возрасте восьмидесяти лет.

Проказы Хана

Корёский министр Хан Чонъю в юности был завзятым безобразником. Он тогда сколотил шайку в несколько десятков человек из таких же шалопаев, как он сам. Излюбленным занятием этой шайки было совершать набеги на богатые дома, где как раз пел и плясал, бесновался шаман. Разогнав людей, эти мазурики выпивали в доме все вино, до отвала наедались и, громко хлопая в ладоши, начинали горланить песню «Тополевый цвет». Люди того времени так и прозвали эту шайку — «Тополевый цвет».

Однажды Чонъю вымазал себе обе руки черным лаком и ночью тайком пробрался в дом, где за пологом лежал в гробу умерший.

— Муженек, муженек! — плакала вдова. — Скажи, куда же ты ушел?

— Да здесь я, здесь! — слабеньким голоском ответил Чонъю, высунув из-за полога черные руки.

Женщина в ужасе стремглав выбежала из дома, а Чонъю забрал все фрукты, разложенные на жертвенном столе, и скрылся.

И подобных проделок много за ним было. Но потом-то блестящими делами в Государственном совете он, конечно, прославил свое имя. А на склоне лет Хан Чонъю ушел на покой, поселился в глухой провинции.