История четырех братьев. Годы сомнений и страстей - [44]

Алексей медленно уставил на него свои точно в густой синьке ополосканные зрачки, уставил грозно, из-под нахмуренных бровей, и выдавил:

— Тебе дело говорят или што?..

— А мне ништо. Поедем, и все тут. — Володю подхватило новое для него чувство, а может, тоже упрямство. — Решили еще в Астрахани… ну и говори меньше!

Теперь они оба вглядывались в море. Оно было рябое, чешуйчатое, и над ним плыли оранжевые облака. На небольшом внешнем выступе кубрика, на желтых досках отражались бегущие волны.

— Надо заворачивать, — повторил Алексей.

Но Володю совсем сбили с толку эти облака, и простор, и бегущие волны… Сознание опасности разбудило в нем какую-то отчаянность. Сандыков, замкнувшийся, выжидал безучастно.

— Я тебе говорю: вернемся! — с силой сказал Алексей.

Отчаянность, бунтовавшая в Володе, за него ответила твердо:

— Я поеду. Я батьку хочу повидать.

Синие зрачки Алексея, разгоревшиеся было, притуманились. Действие слов младшего брата было неожиданным для него. Они — эти слова — точно задели в Алеше затаенное, не совсем понятное самому…

— Батьку повидать… — отозвался Алексей строго, задумчиво, немножко даже печально. — Смотри, чтоб нам не спавши да беду не наспать, — добавил он зловеще и, махнув рукой, отвернулся.

Тотчас Сандыков что-то крикнул Бадме, находившемуся у кормы, и рыбница снялась с места — ее толкнуло ветром.

С этого часа отношение Сандыкова и Бадмы к Гуляевым резко изменилось. Они почти не разговаривали с подростками, проходили мимо, не замечая, точно те были вещью, да еще и ненужной. Ну и пусть! Володя с Алексеем не засиживались в кубрике. Держась за ванты, они следили за набегающей иссиня-зеленой волной. А появятся лоцман или его помощник, Алексей нехотя сплюнет сквозь зубы. И навстречу им пойдет — тоже сплюнет. Урывками Володя читал «Робинзона Крузо». Ванюша же присмирел.

На следующий вечер Бадма предложил Гуляевым сыграть в карты на деньги. А что ж — в карты так в карты. Лишь бы время скоротать. Есть у них кое-какие деньжонки. Эвона чем удивил! Игрывали они в орлянку, и в двадцать одно, и во что хочешь! На улице росли, не за мамкиными юбками.

— Гляди, не зевай! — предупредил Володю Алексей.

Вчетвером они расселись на нарах, а Ванюша, покачав головой, заступил на вахту. Как Бадма с Сандыковым ни перемигивались, как ни подталкивали друг друга локтями, Гуляевы обыграли их. Сражались до поздней ночи. Горела керосиновая лампа, блики менялись, и темные лица игроков тоже менялись. Один раз во время раскладки Алексей двинул Бадму плечом:

— Ты не плутуй, не то я карты брошу!

— Некароший вы малчики. Нека-рашо деткам карта играть, — заметил Сандыков.

— Кабы не проигрался, сказал бы: хорошо. А кто позвал играть? — ответил Алексей.

…Сквозь сон Володя слышал удары волны по обшивке, и ему снились промысел, солнце над морем, отец, освещенный закатом.

Когда Володя протер глаза, он увидел Алексея сидящим по-татарски, поджав ноги крест-накрест. Больше в кубрике никого не было. Руки Алексея были засунуты в карманы.

— Все как есть вытащили, — сказал Алексей. — Рубля не оставили. Это Бадма, тут и думать нечего. Посмотри-ка у себя.

Володя нашарил в своих карманах лишь альчики да перочинный нож.

— Хорошо поспали, — сказал Алексей. Он спрыгнул с нар и заглянул в зембиль. — Зря мы оставляли половину калача. Нету. А все потому — чуженины мы здесь…

Владимир выскочил из каюты, угодил навстречу волне, перехлестнувшей через борт и окатившей его по пояс. Но и этот удар волны не охладил его возмущения. Минуту спустя, наливаясь злобой, он сказал подошедшему Алексею:

— Я им этого не спущу, уркам. Так и скажу: верни наши деньги, а за калач отдавай баранками. У них много баранок в ларе, я видел. Потому и запирают ларь.

— Дожидайся. А не хочешь, чтоб, как тухлую селедку, — за борт?.. Вот так Сандыков!.. А еще Кузьмой называется. Сука он, не Кузьма. Но я не верю. Это — Бадма!..

С этой минуты что-то переломилось в Володе, и чем сильней свистел ветер в снастях, подгоняя судно, тем нетерпеливей мысль его стремилась вперед, к промыслу. Она опережала и ветер, и миллионы солнечных отсветов, которыми море было точно иллюминировано. Как далеко было теперешнее беспокойное состояние его от того чувства радости и любования, которое испытывал он, когда они только что вышли на морской рейд.

Появился, словно вырос рядом, Сандыков.

Алексей стоял против кормщика. Он стоял, расставив ноги, уперев руки в бока, не спуская с кормщика строгих глаз. Чуть покачиваясь, покривил рот, спросил:

— Ты за революцию или против?

Алексей казался таким легким, тоненьким в сравнении с Сандыковым, с его широкими дугами плеч…

Сандыков разглаживал шершавой ладонью свои желтые морщины. Он был хмур.

— Зачем так гаваришь? Зачем один чалавек убивать другой? Зачем гражданский война?..

Зачем… Уж, верно, не у нас спрашивать, когда сам щеками дергаешь. Зачем… На душе у братьев было темно, сумно, как, должно быть, и у этого неторопкого лоцмана. Что и понятно сердцу, не выскажешь словами. Алексей посмотрел на Бадму. Но тот молчал. Бадма, с этими его продолговатыми, как крупные миндалины, глазами, чему-то радовался.

…Почему Сандыков решил продолжать путь к промыслу? Почему он держался возможно мористей? Волга в дельте образует множество рукавов и проток, которые расходятся широким веером. Рукавами и протоками — кратчайший путь к острову Ганюшкино. Это братья знали из рассказов отца. Почему же Сандыков избрал обходный морской путь?