История четырех братьев. Годы сомнений и страстей - [43]

Она лежала, положив руки поверх одеяла. Вот она — остановка; после долгого напряженного бега — остановка, пусть на миг. И вот он — друг. У кого нет друга, тот не видел и искорки счастья.

Лишь когда он собрался уходить, она забеспокоилась, тревога облетела ее полураскрывшиеся губы, наморщенный лоб.

— Я на военной службе, — сказал он, как бы уговаривая. — С завтрашнего утра я больше не принадлежу себе.

Пожалуй, впервые в жизни он убедился, как трудно порой вынудить себя подняться, сделать первые десять шагов. Но вот уже и ночные звезды над Форпостом, а ему перебираться через Волгу. И он наконец простился, но от двери круто повернул и, стиснув плечи своей невесты, приложился к ее губам.

Переправляясь враждебно-темной рекой, он вспомнил, раненые говорили: «Белые жмут, а мы к Астрахани откатываемся». Но тогда он не понял, что бои так близко от города: тиф все притупил в нем.

В улицах — ни дуновения. Его пошатывало от усталости. «Какой из вас вояка!» Прошелся вдоль Артиллерийской. Если бы мать, братьев увидеть! Очень ему хотелось обнять их. Давно не видел. А ведь и им, наверно, пришлось хлебнуть…

Может, дома заночевать? Сладким казался ему сон среди родных стен. Пока дома жил с братьями, крепко спалось, все горести отлетали прочь.

Но не решился и миновал квартал, другой, третий… Готовиться надо. С рассветом — за дело. А усталость… э, пока в жилах теплится…

«Все уехали». Куда? Почему соседей не расспросил? Однако возвращаться было поздно. У него не было ночного пропуска.

Когда он пришел, в штабе еще не спали. Ему отвели место для ночлега — вместе с другими красноармейцами, командирами, медицинскими работниками. Из разговоров выяснилось: дело вроде табак!

Только что до него донеслась весть, ею ударило, как плетью по лицу: белые захватили Ганюшкино. И налетела мысль прямая, неумолимая: ни отца, ни Сани нет в живых.

А между тем красные части, оборонявшие город, переходили в контрнаступление.

Глава восьмая ДВА БРАТА

1

Мертвый штиль. Володя от нечего делать сам с собой играл на палубе в альчики, сбивая их свинчаткой осторожно, чтоб не валились за борт. «Попутного ветра!» Знала бы, какое оно есть, море… Вон Алешка прижался к борту, глядит вдаль. Алешка всегда держит мысли при себе, он и правит ими, как кучер лошадьми, не дает заноситься. Не воображает себя командиром, волшебником или ученым. А лоб нахмурил. И брови изогнулись. Может… может, он тоже воображает?

В один из этих часов вынужденной праздности Володя улучил момент и спросил Ванюшку, чем вызвана такая к нему ненависть Бадмы, а отчасти и Сандыкова, и что означало: «Будет тебе воскресный базар!» И Ванюша, пугливо озираясь, пояснил, что однажды на воскресном базаре он слушал оратора-матроса и кричал: «Правильно!» — и с тех пор Бадма невзлюбил его. Сандыков и сам не знает, чего хочет, а Бадма ждет прихода белых. Николай Алексеевич Гуляев не велел Сандыкову брать Бадму, и Сандыков сам не думал брать, но Бадма приходится ему племянником, и родственники уговорили кормчего.

На этот раз облака на небе рисовали Володе не конников и пустыню, а тихие громады, похожие на Астраханскую крепость.

Подошел Алексей и, словно перехватив Володины мысли, сказал:

— А помнишь, как Одиннадцатая армия в город входила? — И добавил, не повышая голоса: — Может быть, из пяти мужиков, вместе с отцом, нас четверо осталось. Может, Саньки в живых нет.

— Живой он! Врачи вылечат.

— Интересно, где тот офицер… Помнишь, во время боев в городе зашел к нам. С казаком. «Это и есть гражданская война»… Тут на рыбнице тоже вроде гражданской войны.

…Вода прибыла вновь, но почти двое суток стоял штиль, паруса висели. Денечки, холера их возьми… Нет провианта, кончился провиант. Осталась половина большого калача, но Алексей не дает: еще неизвестно, сколько на мели сидеть.

Но вот паруса дрогнули, наполнились ветром. Вскоре рыбница достигла какого-то селения, пристани. Там стояло несколько реюшек, прибывших с разных промыслов. Сандыков и другие кормщики сгрудились на пристани и, оглядываясь по сторонам, о чем-то перешептывались. Солнце садилось в море, близилась ночь, а они все не наговорились.

Наконец Сандыков вернулся, как-то странно посмотрел на Алексея и сухо сказал:

— Белий армий из Гурьев пошел к промыслам, к Ганюшкин. Туда поедешь, обратно? Можешь пересесть другой рыбниц. — Он показал узловатым пальцем в сторону пристани.

На острове Ганюшкино (теперь море в этом районе обмелело, и он превратился в полуостров) расположен был промысел, на котором работал Николай Алексеевич Гуляев — отец.

Братья переглянулись. Алексей стоял с открытым ртом, будто его перехватили на бегу. Он сразу изменился в лице, потемнел. Затем губы его сжались. Брови были сдвинуты. Он долго молчал, потупясь. Словно боролся с думой и не мог одолеть. Реюшку покачивало, баюкало прибрежной волной.

— Надо поворачивать на Астрахань, — сказал Алексей.

Нет, не этого ожидал Володя. Он ожидал, что Алексей по своему всегдашнему упрямству будет настаивать: «Все одно поедем». И если Алешка дает обратный ход…

— Без надобности нам Астрахань, — неуверенно возразил Володя. — Может, белых и не пустят на промысел?