История четырех братьев. Годы сомнений и страстей - [30]

Мать шатнуло в сторону.

— Как заложник… — плача, сказала тетя Серафима.

— Какое несчастье! Надо сейчас же пойти к Маше. Что она? — едва слышно сказала мать, поспешно схватив пальто и едва попадая в рукава. — Одно к одному… Ты без меня никуда, Саня, слышишь? Ужас какой! Если я к вечеру не приду, вы кто-нибудь прибегите к тете Маше.

Через три дня пришел Николашенька. Все это время он скитался по пристаням. Что от случайных грузчиков перепадет — пристани опустели, — то и съест. Волосы у него были взъерошенные, глаза запали. Он явился прямо из своих скитаний, не заходя домой. И едва успел перемолвиться с братьями словом-другим, дверь распахнулась и вошли — без стука — Горка в новых ботинках и крагах и двое солдат. Обыск!

Из трех братьев Алеша, пожалуй, был самый находчивый, и он сказал, обращаясь к Сане:

— Спроси у него мандат. Может, они налетчики.

— За это ты ответишь мне, щенок! — Горка вынул удостоверение работника Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией.

— А где твое право на обыск? — сказал Саня.

— Ты с луны свалился? — зло ответил Горка. — Этот документ и есть право на обыск. Начинайте, ребята!

Ребята начали споро, разворошили постели, скинули матрацы, вытряхнули из шкафов одежду, простукали стены, обегали чердак и наконец из чулана притащили банку с порохом, который Алеша с Володей высыпали из патронов, подобранных на мостовой в январе, после бегства казацко-офицерского воинства. Этим порохом Гуляевы наполняли бумажные «лягушки» и поджигали или стреляли из ключей с полыми бородками; но часть пороха осталась.

Увидев банку, Алеша скривил губы:

— Оружие! Это мой порох. После белых собрал, когда они бежали к вокзалу. В январе еще.

— А патроны? А пули где? — сказал Горка.

— Выбросил! — ответил Алеша. — На кой они мне!

— А это что? — с торжеством произнес Горка, держа в руке боевой патрон.

У Сани отвисла челюсть:

— Забыл, будь он проклят! Забыл сдать. Положил на полку в чулане и забыл.

— Забыл?! Мы доберемся до всех забывчивых, которые в городе восстание готовили! Кому патроны передавал?

— А кто готовил восстание? — спросил Алексей.

Но Горка не удостоил его ответом. Он ткнул пальцем в сторону Николаши:

— Этот кто такой?

— Наш двоюродный брат, — сказал Саня.

— Я спрашиваю: кто такой?! — гаркнул Горка.

— Он в школе учится.

— Гимназист? — уточнил Горка.

— Мало ли кто был гимназистом и реалистом, — сказал Саня. — Прежнюю одежду донашивает.

— Взять! — скомандовал Горка, махнув рукой. — Этого и этого! — Он показал на Саню с Николашей и вытащил из кармана маслом блестевший пистолет.

На пороге Санька оглянулся, хотел что-то сказать, но «ребята» подтолкнули его, и он споткнулся, не успел…

Алешка с Володькой переглянулись. Не страх остался в них, а униженность, которую они еще не могли объять умом.

— А куда их повели? — несмело спросил Володя.

— Мне в точности известно: это Горка сказал казакам насчет Рабочего комитета, который — помнишь? — был в нашей крайней комнате. И они стреляли по окнам. А если бы еще он знал, что отец тогда был в Крепости… Он почему-то думал, что отец уехал.

— Откуда ты знаешь? — сказал Володя.

— Мне сказал мальчишка из сиротского приюта, он жил в то время в Горкиной квартире, а потом его родственники деревенские забрали. Горка во время боев якшался с казаками.

— Что же ты молчал? — поразился Володя.

— Я сказал маме, — ответил Алешка. — Она не хотела отцу говорить. «Мы, говорит, ничего доказать не можем». По-моему, она боялась, что Горку расстреляют. Не хотела.

— Эх, мама, мама! — сказал Володя.

— Она не велела и Саньке с Ильей говорить, чтоб чего-нибудь не наделали самовольно, — сказал Алешка. — Слово с меня взяла.

Володя посмотрел на Алешку. Вот, значит, какой он, Алешка. Они тотчас собрались к тете Марусе, где ныне мать дневала и ночевала. Алешка вошел один, вызвал мать в коридор. Через несколько минут Алешка появился в калитке вместе с матерью, ветер развевал ее косынку.

— Ждите дома, — строго сказала мать. — Пусть меня расстреляют, а Саньку не дам! — сказала она почти в исступлении. С силой стянув у горла концы ситцевой косынки, мученицей поглядела на сыновей и бросилась разыскивать Фонарева.

Небо было в дождевых облаках, дождь нет-нет и принимался вновь, из водосточных труб с бульканьем вытекала вода.

Понурившись, братья пошли домой.

— А зачем Горка у нас делал обыск? Он нас ненавидит, — сказал Володя, зачерпнув в луже. Ноги у него и без того промокли, и он шел, не разбирая дороги, шлепая непросыхающими подошвами.

— Дурной ты, ей-богу! Ему надо доказать, что он не баклуши бьет, не зря паек получает. А нас… за что ему нас любить?

— А про какое он восстание говорил? Он наврал?

— Ты без пользы для себя врешь, а он с пользой! — ответил Алешка.

Придя домой, они сварили на таганке несколько картофелин и съели с солью, без хлеба и без масла — о масле и думать забыли.

И сели читать. Один — «Овода», другой — «Пятнадцатилетнего капитана». Льняная Алешкина прядь свисала на лоб, светлое лицо осунулось, глаза смотрели не так ясно и спокойно, как всегда, но в них не было смятения. Младший же надулся, как жук.

К полуночи оба заснули детским сном. Под утро, когда сон так крепок, они угадкой почуяли шум, пробудились. Это пришли мать с Санькой и Фонаревым. Все трое были вымотанные, ни говорить, ни чаю пить не стали.