История четырех братьев. Годы сомнений и страстей - [21]

Мать неохотно уселась на кушетку — как ни скудно хозяйство, а дел не переделать, — и Николай Алексеич, отчеркнув Санькиным карандашом на полях отдельные места, стал читать вслух:

— «Реакционная политика министра народного помрачения г. Шварца, пропитанная духом полицейского воздействия на науку…» — Он вновь засмеялся, обнажая зубы, из которых один, боковой, был щербатенький. — Ну здорово! А вот еще: «Всем хорошо известно, что господство правительств всех времен и народов основано на невежестве масс». Насчет всех времен и народов не знаю, а насчет нашего — святая правда! Нет, постой, еще одну строчку прочитаю: «Умер Муромцев. Оплакивает его вся Россия, за исключением, конечно, черносотенных банд — Пуришкевичей — Гучковых — Бобринских». Слыхала? А меня за такие слова погнали на фронт, не посмотрели, что четверо детей… Да, вот какие дела на свете бывают.

Однако для дома совсем мало оставалось времени, да и отвык, давно отвык, еще до того, как на фронт отправляли, потому что все дни, месяцы — на море пропадал. А ведь любил жену. И детей. Но… Надо бы понимать: ребятишки они, а он разгневается на ту или другую шалость или детскую их грубость и прибьет. Саньку-то поздно трогать. Может, надо брать терпением да внушением? Он младших прибьет, а от него и Санька сторонится, и женушка… Был бы жив самый старший, Антон… Или сидел бы на месте, в Астрахани, Илья… Илью он ждал с нетерпением, стосковался крепко.

Свидание отца с Ильей поразило младших Гуляевых. Отец поворачивал старшего своего сына то в одну сторону, то в другую и все не мог наглядеться. И лицо отца смягчилось, помолодело, глаза не суживались, как у скифа, брови не сдвигались грозно. И слова у него для Ильи были особенные. Точно каким добрым вестником прилетел к нему Илья. Старший сын! И не чета остальным трем, хотя и эти неглупы, нет.

Однако ненадолго принес Илья радость отцу. Кончились меж ними шуточки да любование, и разговоры стали неровные.

— Может, это и верно: пусть все идет своим чередом, — говорил отец словно сквозь зубы. — А если на фронте кровь льется?! — И останавливал на Илье требовательный взгляд. — А если силу применить, подавить кого надо, чтоб на фронте кровь рекой не лилась? Как по-твоему?

— Не знаю, — говорил Илья, заметно мучаясь и отводя глаза.

— Простые рабочие и солдаты знают, а ты не знаешь…

— Возможно, в них говорит один лишь социальный инстинкт, стихийная озлобленность, и они не думают о будущем, — несмело сказал Илья. И видно было, он хотел окончания спора, слишком тяжелого для него.

— У них есть ин-стин-кт, а в тебе его нет? — ловил его на слове отец. — В народе говорят, смеются: «Хоть с голоду пухнем, да на воле живем». «Жить по воле — умереть в поле». Да это кой для кого страшненький смех. Не говорю о том: людям равенство в имуществе подавай. Временное правительство не дало ничего: ни мира народу, ни земли крестьянам…

— Идея равенства более всего пленяет массу… Но это только кажется, что в ней, в этой идее — разрешение всех вопросов, — отвечал Илья и замолкал надолго. А отец мрачнел, Илья словно ускользал от него…

Провожая Илью, отец заметно смягчился, но в крупных, резких чертах его была слишком явная скорбь. А мать — мать была неизменно ласкова с Ильей, словно ее не касались эти разговоры, хотя отец ей был более понятен, нежели Илья. И братьям понятнее был отец. Но и к Илье лежало сердце. Противилось оно отлучению сто от семьи, ибо он заметно был одинок!

Разлука с домом, с Верочкой на этот раз была для Ильи такой тьмой непроглядной, какой не бывала никогда. Он удивлялся даже: как мог он ранее не ценить хотя бы некоторое благополучие Верочки и возможность встречи? Конечно, всегда опасно надолго расставаться с любимой. В тот первый отъезд он надеялся на скорую встречу. А теперь?.. Ничто не говорит, каков будет завтрашний день.

Наступила золотая осень, затем листопад. Сад облетел. Верочка выходила к калитке и смотрела на дорогу, не покажется ли почтальон. Она знала: если письмо Ильи попадет отцу, то этого письма ей не видать.

Глава четвертая ГОРОД ВЕТРОВ

1

Четырнадцатого августа Астраханская объединенная социал-демократическая организация, созданная в марте, раскололась, и большевики — их насчитывалось более ста человек — создали свою организацию, которая быстро стала расти. С каждым днем увеличивалось и влияние большевиков в Астраханском Совете рабочих, солдатских и казачьих депутатов.

Четырнадцатого сентября расширенное заседание Астраханского Совета решило передать всю власть в губернии Советам, организовать вооруженные рабочие дружины — Красную Гвардию, землю передать трудовому крестьянству, фабрики, заводы, промысла — рабочим. Накануне неведомые люди избили губернского комиссара от Временного правительства, и тот вскоре сбежал из города вместе с начальником губернской милиции, а члены Продовольственного комитета попрятались от гнева толпы на чужих квартирах. Те же неведомые люди в конце сентября начали громить государственные винные склады, однако военная секция Совета остановила погромы, навела порядок. Казачьи верхи в сентябре отозвали своих представителей из Совета.