История болезни. В попытках быть счастливой - [47]

Я даже позавидовала этому парню. Ему еще нет сорока пяти, глаза горят, а времени показывать, что сделал, требуется много. И оно у него уже есть – основное сделано. По уровню доверия к полицейским Грузия на третьем месте в мире.

О центрах, в которых мы были, нам рассказывали хорошенькие тридцатилетние девчонки. Свободный русский от бабушки из Питера, свободный английский – из Оксфорда (за счет государства). Ирма, выпускница юрфака ТГУ. Я ее спрашиваю: какие перспективы, куда будешь расти? А она не знает, что ответить, – ей в кайф то, что она имеет.

На самом деле это был грустный день. Мне показали, как много можно сделать, если есть то, что в простонародье называется политической волей. Яйца-то и у наших есть, только обнаруживают эти яйца себя по каким-то дурным поводам.

11 октября. Грузины часто говорят о войне. Вспоминают, как боялись, что российская армия войдет в Тбилиси. Понимали, что спрятаться будет негде. И до сих пор считают, что их спас Буш.

С утра посмотрели президентский дворец. Президент Миша в нем не живет, только принимает разных Саркози. Дворец совсем новый, строил какой-то модный итальянский архитектор, который придумал прозрачное МВД, стеклянный мост, на котором мы чуть не погибли в толпе на Тбилисобо. Расположен дворец посредине очаровательного полуразрушенного квартала Авлабари. Там происходило действие Ханумы. Сидят бабушки со своими овощами, хозяйки несут большие камбалы лаваша, и пока еще встречаются русские названия улиц.

Я не знаю, как и когда будут восстанавливаться отношения двух стран. Грузинские министры то и дело пугают друг друга тем, что если поедешь в Москву – назад не вернешься. Говорят, что тем не менее около двухсот тысяч русских были в Грузии в этом году. Может, грузины поймут, что русский им еще очень и очень пригодится?

А я уже в Москве. Норка счастлива и носится как угорелая!

18 октября. Звали пойти на съемки телепрограммы, где будут обсуждать привоз в Москву какой-то уважаемой иконы. Девушка-редактор говорит:

– Тех, кто верит, полно, и все готовы прийти, а тех, кто не верит, – нет. Соглашайтесь, вы же не верите…

Я не верю. И этого не стесняюсь. Но на телик с этим идти я отказалась. Не могу же я спорить с теми, кто верит в чудо. Это же счастье! Мне бы тоже хотелось верить хотя бы в маленькое чудо…

20 октября. Я ее узнала сразу. За двадцать семь лет Катька внешне почти не изменилась. Родила троих сыновей, переехала в другую страну. А так – та же Катя, младшая сестренка моего университетского товарища.

– А помнишь Звенигород? – спрашивает. Еще бы не помнить… но без подробностей.

Катька помнит, как я танцевала со своим кудрявым Витюшей, а я уже забыла. Как мы сидели на красном диванчике у них дома и нежничали, как… Катька, ты же была маленькая, и тебя брат брал во взрослую компанию – вот ты и помнишь. А я все забыла. Это было даже не в ТОЙ жизни, это было в преджизни. Потом началась такая круговерть, такой калейдоскоп…

Мама Катькина жива и живет с ней.

– Готовит?

Боже, как готовила эта учительница музыки из Ростова-на-Дону! Лимонный мусс, торты… (она наверняка готовила разное, но я, сладкоежка, запомнила свое любимое). Времена были не изобильные. А она умела создать ощущение роскоши и пира на столе. Мы все готовы были мыть посуду – лишь бы она готовила.

– Готовит. Но маме неинтересно на каждый день…

У них был чудесный, интеллигентный московский дом. Наверное, первый дом, который я полюбила. Такая идеальная квартира моей юности – книги, беспорядок, вещи, привезенные из заморских чужбин, хлебосольство… А ведь, если напрячься, я вспомню номер телефона в ту квартиру.

19 ноября. Неделя пронеслась как в том лозунге “ Live fast – die young . Какой-то калейдоскоп из работы, всяческих мероприятий типа фестиваля телепрограмм об инвалидах, золотой свадьбы достойной пары, “Руси сидящей”, НТВшной программы про эвтаназию, жизнеутверждающей беседы со старшеклассниками с инвалидностью… И это ведь я что-то забыла. Водитель Валера сказал, что в таком темпе он работать не может. Я, если подумать серьезно, тоже больше не могу.

Из всей этой карусели постаралась запомнить мысль пианиста Александра Сканави о том, чем отличаются гениальные композиторы от великих. После гениальных остаются гениальные произведения, а после великих – музыка меняется и никогда уже не становится прежней.

Есть музыка до Баха и после Баха, до Beatles и после Beatles. Как-то так.

1 декабря. Звонят с Первого канала. Хотят снять документальный фильм по моей “Истории болезни”. Естественно, та часть моей жизни, где болячки, мужья и борьба за пандусы, – очень интересна, а та, где Ходорковский и “Открытая Россия”, остается вне зоны внимания. Я отказалась. Не хочу быть героиней мелодрамы со слезой. Моя работа и убеждения из моей жизни не вымарываются. Я права, что отказалась?

3 Декабря. Это я после “Нон-Фикшн” так люблю жителей родного города. В отвратную погоду куча народу с чадами и домочадцами идет на ярмарку интеллектуальной литературы. Вот бы завтра так на выборы ломились.

Я очень много книг накупила и с массой добрых знакомых повидалась.

И пообещала Варе Горностаевой дописать “Историю болезни” до размеров ма-а-аленькой книжки до конца января. Повышенное, так сказать, социалистическое обязательство.