История балтийских славян [заметки]

1

Крепости Волын, Чарников и Накло, все три на Нотеци, лежали на границе Поморья.

2

Имя это, по-видимому, не славянское, объясняется, однако, из славянского языка, корнем пръс, прыс, мочить, прыскать, и старинным окончанием причастия ант. Персанта значило бы, собственно, брызжущая.

3

В восточном Поморье с XIII века появляется новая ветвь славянская, также весьма близкая к полякам, кашубы, остатки которых сохранились до сих пор (конец XIX в. Ред.) в западном углу между низовьем Вислы и Балтийским морем.

4

Я пишу Волын, а не Волин, потому что на ы в этом слове указывают многие похожие названия, как-то Velun, древняя поморская крепость на Нотеци (у есть звук самый близкий к ы), и русская Волынь.

5

Первоначальная форма имени этого острова была, вероятно, Руя или Ругия: на это указывает название древнего народа Rugii. Форма Рана и Ране есть славянская и, без сомнения, сокращена из Руяна, Руяне, как пас, батисе во многих славянских наречиях из пояс, боятися, и т. п.

6

Нельзя, однако, принять безусловно известия, что только кичане, черезпеняне, доленчане и ратаре именовались лютичами или велетами: некоторые исследователи и писатели (например, Адам Бременский и Гельмольд) говорят, что велеты (вильцы) отделялись Одрой от поморян, и, значит, причисляют к ним и укрян. Что, также вопреки мнению Адама Бременского, название лютичи было славянское, а не немецкое, доказывается его употреблением у Нестора и у летописцев польских и чешских. Другое имя этого народа представляет две формы: славянскую — велеты (или вельты) и измененную по законам немецкого выговора вильцы.

7

В употреблении этих имен: гаволян, стодорян, брежан, у древних писателей много неопределенного и сбивчивого: имя гаволян встречается чаще всего в смысле наиболее общем, но Титмар и Кведлинбурская хроника, по-видимому, отождествляют их с стодорянами. Нам кажется всего вероятнее, на основании свидетельства Гельмольда, принять между множеством мелких славянских племен, обитавших в Бранденбургской стране (к которым и относятся, между прочими, приводимые Адамом Бременским дошане, любушане и волыняне), два главных: брежан и стодорян, с городами Гавельбергом и Бранденбургом, а ко всем им приложить название гаволян, как общее обозначение места их жительства. Вопрос запутывается еще тем, что коренные славянские названия важнейших местностей в этом крае неизвестны; нельзя сказать, что гаволяне было славянское имя, потому что мы не знаем настоящего названия самой реки Гаволы и главного города на ней, Гавельберга. Славянское имя Бранденбурга также темно: переделка его в Бранибор, по созвучию, принятая некоторыми позднейшими писателями, не опирается ни на каком древнем свидетельстве; гораздо естественнее сохраненное польским преданием название Сгорелец, — буквальный перевод которого представляется в немецком Brennanburg (древнейшая форма), Brandenburg (форма позднейшая); мы его принимаем, как наиболее вероятное, хотя при одном этом свидетельстве нельзя поручиться за совершенную достоверность.

8

Формы аботриты, оботриты, абодриты и т. д. немецкие; настоящее славянское название неизвестно. За неимением лучшего, мы принимаем предположение Шафарика, что этот народ собственно именовался бодричам. Оно оправдывается многими местными названиями, и аналогией по значению с другими племенными именами балтийских славян. Настоящая форма была, вероятно, бъдричи (звук, соответствующий древнему еру, существовал у балтийских славян), и неопределенностью произношения этого ера можно, кажется, объяснить приставку гласной перед б в германских формах.

9

Познанским герцогством.

10

Бранденбургией.

11

Например, в поморских грамотах того времени.

12

Вероятно, вместо ланкосарги у Страбона следует читать лангобарды.

13

То же, что готы.

14

У свевов члены общин, как мы видели, менялись землями, но в совокупности свевский народ имел постоянные жилища.

15

Мы распространяем на ютов и англов, жителей нын. Ютландии и Шлезвига, название датчан, потому что они рано утратили свою независимость и составили с датчанами одно политическое целое; собственно же юты и англы принадлежали, вместе с саксами и фризами, к нижненемецким народам, а настоящие датчане, ветвь скандинавского племени, занимали только Датские острова (Зеландию, Фионию и проч.).

16

Забавно толкование новейших немецких писателей (даже самого Пертца в примечании к этому месту Титмара), которые, чтобы смягчить это свидетельство и сказать, что славянские семьи продавались в рабство не по одному просто обвинению, а по настоящему судебному приговору, уверяют, будто слово "обвиненная", использовано здесь в значении "уличенная в преступлении".

17

Особый род сокола, называемый рарогом, отличается жестокостью, разрывая добычу в клочья (замеч. С. П. Микуцкого).

18

Странно, что Бурвид более похоже на славянское имя, чем на немецкое. Быть может, Агрим есть имя убитого этим Бурвидом врага — его характер чисто германский (ср. Аригрим скандинавских саг); не переиначено ли сказание народным самолюбием саксов, и не исчезло ли поэтому имя павшего витязя?

19

Саксон Грамматик сам ссылается на сказания об этой битве, хранившиеся в памяти народа: их составление приписывалось богатырю Старкатеру, о котором мы упоминали, и которого народное поверье скандинавов заставляет прожить несколько веков человеческих.

20

Саги собственно о Рагнаре не сообщают об этом: только краткие перечни древних королей датских (у Лангебека) и Gunnlaugs Saga Olafs Tryggv. в числе Рагнаровых областей приводят Рейдготию и Виндландию.

21

Предание, как видно, не сохранило настоящее имя датского короля, плененного славянами, и заменило его славным именем Канута Великого.

22

Кроме Лютикенбург встречается и форма Лютиленбург.

23

Под именем Европы средневековые писатели времен Адама Бременского и предшествующих столетий разумели по преимуществу языческую часть этой страны света, в противоположность римской.

24

Острогард есть древнее скандинавское название Руси.

25

Что этот город назывался по-славянски Щетин, а не Щитно (как думают некоторые польские писатели, смешивая его с Щитненской областью (Scitene) на Поморье, областью, которая к нему вовсе не принадлежала), на это указывает имя, придаваемое ему исландскими сагами, Borstaborg: ясно, что в основании лежал корень щет, щет-ка, щет-ина.

26

В самой Арконе, крепости, построенной на высокой скале и в которой не было зданий, кроме храма, очевидно, не могло быть настоящей торговли; но подле Арконской скалы, в 1100 шагах от оконечности юго-восточного вала, в лощине, где теперь лежит деревня Витте, Witte (славянское имя, вероятно, было Вита: отсюда, кажется, и весь северный полуостров Рюгена, на котором находилась Аркона, назывался в древности Витовым (Withova, теперь Wittow); в этой лощине представлялись все удобства для торгового селения, необходимого при таком важном религиозном и политическом центре, как Аркона, куда стекался народ со всего славянского Поморья. Исландская Книтлинга-сага говорит, что датский король Вальдемар I, однажды, высадивши войско на Ране, дошел до Вика (теперь Wieck, на западной стороне Витова; название, кажется германское) и отсюда опустошил землю до торгового селения: не было ли это последнее именно торговая слобода близ Арконы?

27

Из этого видно, что военные корабли того времени соответствовали по величине нынешним баркам: но зато число их было очень велико. Первый датский флот, везший кавалерию, снаряженный королем Эриком III, состоял из 1100 судов. Можно по этому судить и о многочисленности кораблей у ран и поморцев, ибо их флоты не уступали морским силам датчан, а часто превосходили их.

28

Это видно из древней польской истории, в особенности из походов Болеслава Храброго против немцев.

29

См., например, ПСРЛ, I, 4: "Поляном же живущем особе и володеющем роды своими, иже и до сее братье бяху Поляне, и живяху кождо с своим родом и на своих местех, владеюще кождо родом своим. Быша три братья… седяше Кий на горе, где же ныне увоз Боричев, а Щек сидяше на горе, где ныне зовется Щековица, а Хорив на третьей горе, от него же прозвася Хоревица…"

30

Это такое коренное свойство славянского быта, которое, конечно, существовало искони: место Прокопия, на котором обыкновенно основывают суждение, будто древние славяне селились в разбросанных избах, я понимаю иначе, согласно с точным смыслом его слов: "Они (Славяне) живут в жалких избах, раскиданные (т. е. славяне, а не отдельные избы) далеко друг от друга, меняя часто место своего жительства". Прокопий описывает славян, занимавших огромные пространства на север от Дуная, где они беспрестанно подвергались нападениям хищнических народов; понятно, что они не заботились о тщательном устройстве своих жилищ, легко переходили с места на место (вспомним известие Гельмольда о ваграх), и представляли, в своих бесконечных равнинах, редкие, далеко друг от друга отстоящие, поселения, и вот именно, что говорит Прокопий; но чтобы в каждой деревне у них избы стояли врозь, как напр. у финнов, этого мы не видим в словах его и никак не можем допустить; напротив, Прокопий, рисуя славянский быт, имел перед собой образ военного стана, который передвигается, но всегда держится вместе.

31

Амалинги и балтинги у готов, и множество других родов, как у собственно германцев, так и у скандинавов.

32

Отметим здесь, что понятие "княжества" у Гельмольда, означает племена, которые действительно имели каждое своего князя (за исключением только лютичей) и составляли самостоятельные политические образования, а "волости", относятся к жупам, подразделениям племен, не имевшим полной политической независимости.

33

Славянского слова жупа не приводят у балтийских славян дошедшие до нас источники, но его существование несомненно утверждается производным жупан, которое сохранила нам одна поморская грамота, датируемая приблизительно 1189 г.

34

Морачане занимали край между Лабой и Гаволой от р. Струмны до Нути, впадающей в Лабу, плоняне — юго-западный угол нынешней Бранденбургской марки, на юг от Гаволы (Белцигский и Ютербогский округа), спревяне — край у нижней Спревы, гаволяне — край на север от средней Гаволы.

35

Эта область впоследствии делилась обыкновенно на две, на собственно Плоню и на землю Ютробожскую.

36

При учреждении после немецкого завоевания ратцебургского епископства, западный край бодричей, который приписан был к этой епархии, делился на две главные области: Годибожскую на севере и Виттенбургскую на юге; но неизвестно, было ли это старинное славянское деление, или вновь введенное немцами. Упоминаются также, как подразделения этих областей, другие, меньшие, например, область Деричевская и область брежан на севере, у моря, и это, кажется, остатки древних славянских жуп.

37

Так и в конце XII в., когда власть Раны распространилась и над ближайшими краями материка, в грамотах, где исчисляются владения ранских князей, сама Рана является всегда одной жупой, между тем как область ее на материке раздроблена на множество жуп.

38

В описании общих границ славянских славянских на Балтийском поморье вкралась ошибка, которую просим читателя исправить: восточную границу бодричей составляла не Рекеница или Речница, а нижняя Варнова.

39

Замечательно это название черезпеняне, данное племени, обитающему на северо-западе от Пены: стало быть, у славян балтийских, несмотря на то, что большая часть их обитала на запад от Пены, все же восточный край представлялся народному сознанию как бы исходной точкой: в этом балтийские славяне не изменили коренному славянскому воззрению.

40

На такое разграничение ясно указывают многочисленные грамоты конца XII в., в которых перечисляются деревни церковные и монастырские в разных краях новообращенного Поморья.

41

В северном углу Черезпенянской страны лежал город Любечинец, о котором упоминает Саксон Грамматик; вероятно, Даргунь и Любечинец принадлежали именно к числу трех городов черезпенянских, о которых сказано в Корбейской летописи; какой был третий город, трудно решить, может быть, Востров. В древних грамотах часто говорится о землях Bisdede и Tribeden или Tribedne, как о подразделениях черезпенян; о последней упоминает и Книтлинговская сага под именем Atripiden и Tribiden (или, по ложному чтению, Tripipen). Сейчас пролагают, что земля Bisdede составляла западный край черезпенян, позднейшую землю Гюстровскую, Tribedne — восточный, или лучше сказать, северо-восточный край, позднейшую землю Гноенскую; деревни, принадлежавшие к Даргуню, не причислялись ни к тому, ни к другому из этих отделов и составляли особое целое. Не следует ли поэтому предположить, что три волости черезпенян, о которых мы привели свидетельство Корбейской летописи, были именно земли Bisdede, Tribedne и Даргуньская. Но какие славянские названия лежали в основании исковерканных слов Bisdede и Tribedne, едва ли можно решить.

42

Морачане занимали, как видно из самого имени, края у большого озера Морьца; по изысканиям Лиша, им принадлежал именно западный, северный и северо-восточной берег его.

43

Речане и укряне жили по течению реки Укры, первые у низовьев ее, вторые по среднему ее течению: город речан был Поздеволк, город укрян — Премислава; впрочем, имя укрян относилось часто к общим ветвям славян при Укре: так, жизнеописатели Оттона Бамбергского рассказывают о племени Verani (читай Vcrani, т. е. Ucrani), к которым ездили из Щетина морем, очевидно, подразумевая под этим именем не только собственно укрян, отдаленных от моря, но и речан; так и поморские грамоты иногда отделяют край или жупу укрянскую от речанской или Поздеволкской, иногда же распространяют наименование первой на последнюю.

44

Когда Поморье разделялось между двумя князьями-братьями, то в важном и доходном городе Колобреге, которым они владели сообща, появляется два жупана; если бы жупаны не назначались князьями, то не было бы, конечно, такого двоевластия; заметим еще, что при двух жупанах Колобрег имел тогда и две корчмы: в корчме производился сбор податей, и каждый князь хотел иметь в общем городе свою корчму, как и своего жупана. Что жупаны на Поморье назначались князьями, а не народным выбором, мы предполагаем еще и потому, что они иногда перемещались из одного города, из одной жупы, в другую; наконец, мы предполагаем это по аналогии с Польшей и Силезией. Разумеется, у лютичей, в то время, когда княжеской власти не было, выбор жупанов должен был зависеть от общины.

45

Так было на Поморье со времени утверждения христианства; в грамотах почти не видно народного схода, управление принадлежит князю и жупанам.

46

Хотя слово староста не встречается в древних памятниках, относящихся к балтийским славянам, но оно сохранилось даже в XVI и XVII вв. во многих местах (особенно в Бранденбурге), где еще жили остатки славян.

47

Таких свидетельств множество в поморских грамотах. Иногда какое-нибудь важное село, в котором сосредоточивалась некоторая торговля, имело корчму, которая становилась тогда сборным местом и финансовым центром для окружающих деревень. Корчмы распадались, таким образом, на два разряда, на большие и малые: первые, кажется, были городские, вторые — сельские.

48

Что эти подати шли в корчму, несомненно потому, что корчма является на Поморье главной, так сказать, кассой князя в каждой жупе: когда князь учреждал какой-нибудь монастырь, основывал какую-нибудь церковь, то вместо того, чтобы назначать ей содержание из своей казны, он давал ей право получать из корчмы такой-то и такой-то жупы столько-то денег, три, пять, шесть, десять марок серебра: такие распоряжения мы читаем в бесчисленном множестве поморских грамот. Когда Поморье, по воле князя, с совета и согласия сейма, приговором жупанов, положило жертвовать известное количество воска в церковь, где хранились останки св. Оттона Бамбергского, то как собиралась эта подать воска? Воск поступал в каждой жупе в корчму, и оттуда уже свозился в Щетин и отправлялся в Бамберг.

49

Вероятно, эти доходы состояли в каком-нибудь проценте с податей за труд сбора, поэтому князь, слагая с деревень подати, которые платились ему, мог с тем вместе освобождать их от платы жупану.

50

Беспрестанно упоминаются в поморских грамотах судьи подле жупанов: castellani (иначе comites), tribuni (или advocati) et judices, вот обычная формула: где жупан (кастеллан), там и судья. Жития Оттона говорят, что в каждом городе Поморской земли был двор княжий с правом убежища: очевидно, что в языческой земле, где существовала родовая месть, право убежища было необходимым признаком и принадлежностью того учреждения, которое обезоруживало родовую месть, т. е. суда; где было убежище, там был непременно суд. Доказательством этого соотношения служит и свидетельство Гельмольда, что священная роща Вагрская, где производился суд, считалась также недоступным для родовой мести убежищем.

51

Доходы эти были крайне разнообразны и не везде одинаковы.

52

В одной поморской грамоте эти должники названы просто рабами, даруемыми, как принадлежность деревни.

53

В Арконе была дружина, но она служила арконскому богу Святовиту и жрецу его, а не была приписана к самому городу.

54

Росток был городом кичан, выстроенный уже после подчинения их бодрицкому князю, подле разоренного Кицыня.

55

По всей стране Балтийской видны остатки старинных славянских "городов", о величине и виде которых можно судить по остаткам валов: обыкновенно эти города представляют вид более или менее правильных, чаще продолговатых, кругов; иногда являются два или три концентрических вала (например, в Требочце). Самое большое из славянских укреплений в нынешнем Мекленбурге, судя по остаткам валов и земляных работ, сохранившимся до нашего времени, было Добино на Зверинском озере: вал Добинский представляет продолговатый круг, длиною в 350 шагов, шириною в 300.

56

Обыкновенно валы насыпались невысокие: об этом можно судить по сохранившимся остаткам, принимая, разумеется, в соображение действие времени, сглаживавшего мало-помалу работу рук человеческих; обыкновенная высота валов в нынешнее время, там где они не распаханы, от 3 до 5 метров: такие городища с низкими валами, по замечанию Лиша, лежат всегда посреди болот, которые составляли их главную защиту, а на местах сухих и открытых валы насыпались повыше. Самый высокий вал был, кажется, Арконский, остатки которого видны и теперь. По описанию Саксона Грамматика, вал был в й0 метров высотой; нижняя часть его состояла из земляной насыпи, верхняя из бревен, засыпанных землей; особые укрепления ограждали дорогу, которая вела, на северной стороне города, к источнику, снабжавшему Аркону водой.

57

Вот что говорит Лиш в своем исследовании об этом старинном славянском городе: "Географическое и стратегическое положение Добина, как важной крепости, избрано, кажется, с глубоким пониманием дела. Страна Мекленбургская разделена, можно сказать, пополам по направлению с севера к югу, длинным Шверинским озером. На юг от него до самой Бранденбургии простирались, на восточной стороне р. Стыри, огромные леса и топи, замечательный остаток которых виден теперь еще в Левице, самом большом из болотистых лесов Мекленбургии. От Фихельна до Лудвигслуста нет другого прохода, как только у Шверина и южнее, у деревень Plate и Bantichow, которые в древности, как и теперь, могли служить стратегическими точками обороны для всей этой страны. Главный же путь лежал на севере, между оконечностью Шверинского озера и Висмарским заливом. Здесь везде почва твердая, плодоносная, и здесь-то, для отпора неприятелю, лежали древний город Мекленбург, у Висмара, и поблизости от него (около 2 часов езды от Висмара), крепость Добино. Крепость была построена именно в этом месте, а не далее к северу, вероятно, для того, чтобы войско, на нее опиравшееся, не могло быть обойдено и отрезано с юга, со стороны земли, и оттеснено к морскому берегу. Положение Добина у главных, так сказать, ворот всей страны при большом озере, по которому открывалось сообщение с южными краями, и впереди обширных плодородных равнин, простиравшихся на восток и доставлявших помощь и возможность отступления, — положение Добина было, конечно, столько же выгодно, сколько положение твердыни Зверинской, построенной в подобной местности".

58

Вообще эти отношения у балтийских славян чрезвычайно темны. Главная, можно сказать, единственно власть у лютичей была община, но трудно поверить, чтобы отдельные их жупы и города, даже во время совершенной своей обособленности, не признавали никакого вождя, никакого старейшины: Саксон Грамматик именно говорит об особом начальнике Волегоща, житие Оттона о жупане Дыминском и Волегощском; но никаких показаний о военной власти этих жупанов мы не находим. Что же касается воевод, то мы можем сказать только одно: что балтийским славянам неизвестно было это слово; о том свидетельствует название, которое получила у них дань, платившаяся саксонским герцогам: воеводиница.

59

Разумеется, мы говорим здесь только о дружинах славянских: слова наши не относятся к тем колониям скандинавских дружинников, которые в Х в. водворились на славянских берегах и приобрели там большое значение. Это явление внешнее, совершенно чуждое быту балтийских славян; о нем будет сказано в своем месте.

60

В грамоте 1187 г. приводится кастеллан Чедненский, но о жупе Чедненской нет упоминания в многочисленных грамотах этого времени; кастеллан Чедненский был, без сомнения, только начальником пограничной крепости, как, например, Гневомир Чарниковский, о котором повествует Мартин Галл. Только в позднейшее время, под влиянием немецких учреждений, Чедно, как и многие другие города и замки на Поморье, составило особый округ.

61

Положение Междуречья в точности неизвестно.

62

См. Шевырева "Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь", II, 33 (место из помещенного в одном древнем Сборнике слова св. Григория "О том, како первое, погани суще, языки кланялися идолом" и проч.): "Оттуду же извыкоша елени (Эллины) класти требы артемиду и артемиде, рекше роди и рожанице, тации же егуптяне. Тако и до Словен доиде се словити начаша требы класти роду и рожаницам, преже перуна б(ог)а их, а переже того клали требу упирем и берегиням…" Конечно, это известие не может быть понято в том смысле, что поклонение упирям и прочим упомянутым безличным божествам предшествовало существованию Перуна в представлении славянского народа: род и рожаницы, упири и берегини, очевидно, существа второстепенные, вроде Прокопиевых нимф или вил, которых считалось тридевять сестер, Перун же — бог высший; но первоначально он должен был иметь (в том убеждает нас вся древнейшая славянская мифология) такой же безличный характер, как упири и проч.; в этом виде, как боготворимая высшая сила природы, властвующая над человеком, Перун принадлежал, без сомнения, к одной эпохе поклонения с упирями и берегинями, родом и рожаницами; впоследствии же Перун олицетворился в определенном человеческом образе, и так понимал его приведенный свидетель, ставя его наряду с Хорсом и Мокошью, которым Владимир воздвиг идолы в Киеве: в этом смысле он и прав, когда говорит, что обожание упирей и берегинь, рода и рожаниц было древнее обожания Перуна.

63

Под 1068 г., англо-норманнский летописец, Ордерик Виталий говорит о лютичах: "Лютичи не знали истинного Бога, но опутанные сетями невежества, поклонялись Гводену, Туру и Фрее и другим ложным богам или, скорее, бесам". Одна из ветвей балтийских славян, значило бы по свидетельству Ордерика, чтила три высшие божества германской мифологии: Водена (форма англо-саксонская; известнее скандинавская — Один), Тора и Фрею. Но очевидно, что этого сказания нельзя принять в буквальном смысле: можно ли предполагать, чтобы немецкие писатели, конечно, ближе знакомые с балтийскими славянами, чем норманнский историк, забыли упомянуть об их поклонении старинным богам Германии, если бы заметили у них следы такого поклонения? Именно о религии лютичей они сообщают много и довольно подробных известий, а между тем не говорят ни слова о существовании в их мифологии, так же, как и у других соплеменных им ветвей, какого бы то ни было германского божества. Ясно, мне кажется, что когда лютичи, в союзе с Данией, напали в 1068 г. на английские берега, и Ордерик стал расспрашивать кого-нибудь об этом неведомом народе, англо-сакса ли, датчанина или норманна, то ему перевели славянские имена их богов на соответствующие германские, которые он и принял за собственные их названия: это делалось беспрестанно, как в древности, так и в средние века. Таким образом, Воден мог быть принят за Святовита, Тор за Яровита, Фрея за Живу.

64

Гизебрехт, основываясь на известии Сефрида, что поморские славяне "не имеют вина и не ощущают в нем потребности, но имеют такой мед и так отлично приготовляемое пиво, что эти напитки превосходят у них фалернские вина", основываясь на этом известии, предполагает, что в рог Святовита наливалось не настоящее вино, а пиво или мед, и что Саксон Грамматик употребил слово вино из желания приблизиться к римским понятиям. Мнение это весьма вероятно.

65

Темное и смутное, но тем не менее любопытное указание на Святовита мы находим в баснословной легенде о святых, избиенных язычниками в Гамбурге (в 880 г.) и покоящихся в Эббекесдорфе (Эбсдорф, в Люнебургском крае): легенда эта составлена довольно поздно, кажется в XIV в., и не имеет исторической достоверности, но в ней слышен отголосок народных толков и монастырских рассказов тогдашней Германии: "Народ за Эльбою, говорит она, принужденный Карлом Великим принять Христианскую веру, после смерти могущественного императора воздвиг опять свои кумиры, своего Аммона, а именно Святобога, Витолюба, Радигоста и прочих, восстановил их на прежних местах и стал им поклоняться". Откуда взялись эти имена Святобог и Витолюб? Очевидно, в славянской мифологии не было ни того, ни другого. Нам кажется очевидным, что тут есть воспоминание о Святовите. Смутно хранило народное предание имя верховного бога балтийских славян, тогда уже почти исчезнувших, и из народного предания заимствовал его монах, составитель легенды; легенда возникла в Люнебургском крае, где именно еще жила кое-где славянская речь, и вот непонятое имя Святовита раздваивается, так сказать, в этом отдаленном отголоске, составные его части осмысливаются и превращаются в особые божества, в Свято-бога и Вито-люба: к обеим половинам коренного имени прибавлены, мы видим, слова самые понятные, и Витолюб имел для толкователей ту выгоду, что он представлял самую простую парафразу Радигостя: ибо, очевидно, Витолюб принималось в смыслы любящего приветствовать, согласно древнему значению славянского глагола витать (по-польски и теперь witac значит приветствовать).

66

Истукан щетинский был не очень велик: Сефрид называет его три головы небольшими; они были посеребрены. Разбив туловище, Оттон Бамбергский взял их с собой, а потом послал в Рим. В Волыне Триглав имел также какое-то золотое изображение: вероятно, оно не было главным его идолом, но оно пользовалось большим уважением, и когда христианские проповедники разбивали волынские кумиры, то жрецы сумели скрыть своего золотого Триглава, и спрятали его где-то в дупле старого дерева, видно, что размеры идола были невелики. Зато об истуканах в поморском городе Гостькове рассказывается, что они были удивительной величины, так что несколько пар волов едва могли их стащить с места; истуканы эти отличались превосходной резьбой, но неизвестно, какие божества были в них изображены.

67

По своему образованию, это слово принадлежит к разряду тех древнейших сложений, где простое окончание переводит корень существительного имени в категорию имен качественных: Свято-вит образовалось из корня вит, соответствующего санскритскому вити — свет, точно так же, как, например, древняя церковно-славянская форма благо-срьд корня срьд, лежащего в основании слова срьдьце — сердце (срав. литовск. ширдис — сердце), или как прилагательное камен (каменный) произошло от существ. камень.

68

Мы говорим, разумеется, об общенародной вере язычников, а не о тех высоких умозрениях, которые были уделом немногих мыслителей, оставаясь чуждыми народу.

69

Замечательно, что впоследствии Пикулс стало у пруссов означать дьявола, как Чернобог у люнебургских славян.

70

Мифологическое значение этого названия видно и из того, что при передаче прежнего Белбога во владение Церкви, поморские князья его переименовали; новое название было: "город Св. Петра". Впрочем, старое название (Belbuk) сохранилось доныне: Белбук лежит на р. Реге, близ города Трептова.

71

Именно у балтийских славян слово белый имело особенно обширное значение и употреблялось также в смысле светлого и прекрасного.

72

Очевидно, что это слово перешло к балтийским славянам в позднейшее время от соседних христианских народов, и, вероятно, от славян (поляков или лужичан), а не от германцев, которые изменили слово diabolus по законам своих звуков. Замечательно, что с другой стороны дьявол назывался Чернобогом у славян, находившихся еще в недавнее время в люнебургском крае.

73

Так же ненадежно и неопределенно другое описание идола Живы в Саксонской хронике, составленной в XV в. Ботоном: "Богиня, которую называли Живою, держала руки за спиной, и в одной руке было у нее золотое яблоко, в другой кисть винограда с зеленым листом, и волоса у нее висели до ног". Описания славянских кумиров, какие мы читаем у Ботона и Марескалка Турия, могли, конечно, быть ими выдуманы, но возможно также, и даже довольно вероятно, что эти писатели руководствовались какими-нибудь старыми преданиями: в их время еще жива была в северной Германии память о славянах и славянском язычестве. Во всяком случае, показания этих старых компиляторов никак не могут быть поставлены в один ряд с теми описаниями и изображениями славянских идолов, какие предлагают нам Маш, Потоцкий, Арендт и др. писатели нового времени, XVIII и XIX столетий, поклонники так называемых оботритских древностей, найденных будто бы в Прилльвице: древности эти явный и самый невежественный подлог.

74

Замечательный памятник этот, в котором к списку латинских слов, составленному первоначально в конце IX или начале Х в., не позже 920 г., прибавлены объяснения чешские, и иногда также немецкие, относится к 1202 г. Для толкований мифологических, мог ли чешский глоссатор того времени находить всегда готовый запас понятий в области народной старины? Песни Краледворской рукописи показали нам, как мало было в чешском язычестве определенных мифических личностей в пору его полного процветания и господства; и до позднейших времен оставалось оно при том же характере безличного поклонения природы: приводим в свидетельство любопытные слова летописца Космы Пражского, описывавшего языческие суеверия чешского простонародья в конце XI в., т. е. 200 лет после крещения чехов и 100 лет до составления чешской Mater Verborum.

По вступлении на престол чешский (в 1093 г.), говорит Косма, "князь Брячислав, горевший ревностью к Христианской вере, выгнал из своего государства всех кудесников, вещунов и гадателей, а также срубил он и сжег рощи и деревья, которым во многих местах поклонялся простой народ: суеверные обычаи, которые поселяне, еще полу-язычники, соблюдали на третий и на четвертый день Пятидесятницы, когда они, делая возлияния над источниками, закалывали жертвы в честь бесов; похороны, совершавшиеся в лесах и на полях; языческие игрища, производившиеся на перекрестках будто бы для успокоения душ; наконец, нечестивые игры, которые, исступленные, исполняли над покойником, надев на себя личины и призывая каких-то духов, — все эти мерзости и другие беззаконные выдумки прекратил благой князь и искоренил в Божием народе".

Таким образом и в старинном чешском язычестве, как оно выразилось в песнях Краледворской рукописи, и в позднейшем его состоянии, изображенном Космою, не было почти ничего такого, что соответствовало бы божествам классической древности. Безличными и коллективными существами оно изобиловало, но настоящих мифических личностей оно могло предложить глоссатору не более пяти или шести: Реrun Jupiter, Veles Pan, Lada Venus, Prije Aphrodite, Morana Hecate. Среди хаоса мифологических имен, из которых только немногие принадлежат древнему общеславянскому и чешскому язычеству, а большая часть произвольно придуманы толкователями, мы находим те божества, которым поклонялись балтийские славяне: Святовита, Радигоста, Живу, Белбога и Триглава. Каким образом попали они в старый чешский словарь? Белбог, Триглав, Жива имена такие общие, что могли быть известны и чехам; но можно ли полагать, на основании Вацерадовых глосс XIII века, что древние чехи поклонились Святовиту и Радигосту, когда мы не находим ни малейшего следа этого поклонения ни у них, ни у какого бы то ни было славянского народа, кроме славян балтийских (что найденный в Збруче на Волыне и названный Святовитом каменный истукан не имел ничего общего с арконским богом, доказал проф. Срезневский в своей статье об этой находке), и когда поклонение Святовиту и Радигосту, как мы его знаем у балтийских славян, решительно противоречило характеру язычества чешского и вообще древнеславянского? Нетрудно заметить в исследованиях, которые, опираясь на Вацерадову Mater Verborum переносят в общую мифологию славян Святовита и другие божества племен балтийских, какая от этого происходит путаница. Не лучше ли предположить, что Вацераду были известны главные божества, которые в его время почитались на славянском Поморье, так близко от чешских пределов, у народа, говорившего с чехами почти на одном языке? В ту именно пору ходила громкая молва о великой силе язычества у балтийских славян, о крестовых походах, предпринимавшихся для его истребления, о страшном разрушении Святовитова храма на Ране, — и чешский глоссатор весьма естественно захотел воспользоваться в своем словаре именами славянских богов, имевшими тогда, можно сказать, европейскую известность. Так объясняется для нас помещение балтийских Святовита и Радигостя в чешскую Mater Vеrborum, и вот почему мы почитаем себя вправе принимать этот памятник за одно из современных и верных свидетельств о мифологии балтийских славян. Противопоставляя упадок, или, лучше сказать, забвение, в котором должно было находиться при Вацераде собственно чешское язычество, громкой славе, приобретенной богами балтийскими, мы теперь не поколеблемся признать и остальные божества, Белбога, Триглава и Живу, занесенными в Вацерадов словарь из Балтийской страны, тем более, что вообще существование их в других славянских землях, за исключением Белбога у лужичан, весьма сомнительно.

75

Последние слова относятся, без сомнения, к другому знамени, а не к другой богине, ибо Титмар именно говорит, что одна лютицкая богиня изображена была на знаменах. Изображение это было, кажется, вышитое или нарисованное на самом знамени, а не изваянное на древке, иначе нельзя было бы пробить в нем дыру камнем. Вспомним еще приведенное выше известие того же Титмара, что Сварожич и прочие радигощские боги, одетые в шлемы и латы, имели свои знамена, которые выносились из храма не иначе, как в случае похода, и только пешими, и для тщательного хранения которых поставлены были народом особые жрецы (при знамени лютицкой богини, о котором мы говорили, находились именно такие жрецы, по указанию Титмара). И опять в другом месте Титмар пишет, что "Лютичи шли в поход, неся перед собою своих богов". Речь идет, очевидно, об одних и тех же знаменах Сварожича и других радигощских истуканов, и если Титмар мог назвать эти знамена богами, то следует, кажется, заключить, что на них находились изображения самих божеств. Если мы сблизим все четыре показания Титмара о священных знаменах лютичей, то увидим совершенное сходство в значении и характере этих знамен и не усомнимся причислить знамена богини к числу тех знамен, которые с таким благоговением хранились в Радигоще. Нельзя ли поэтому предположить, что и сама богиня пользовалась поклонением в Радигоще и стояла там в числе истуканов, окружавших Сварожича?

76

О поклонении славян Радигосту сохранилось воспоминание еще и в легенде об Эббекесдорских мучениках, о которой было говорено. Известный нам Ботон, сочинитель Саксонской хроники, описывает истукан Радигоста следующим образом: "Оботритский идол в Мекленбурге, называвшийся Радигостем, держал на груди щит, на щите была (изображена?) черная буйволиная голова, в руке был у него молот, на голове птица".

77

Форма Кръс была бы даже древнее, нежели Хръс: из сопоставления в русских памятниках имен Хорс-Дажьбог явствует, что Хорс было одно из мифологических наименований Солнца (Дажьбог есть имя бога Солнца, это достоверно), и действительно, корень кръс, крес означает свет, огонь и т. п., кресево — огниво, и даже кресить, воскресить, где отвлеченное понятие возрождения жизни развилось, очевидно, из образа рождающегося на кремне огня; наконец, санскритское слово кръсану огонь. Что же касается другого имени бога Солнца, Дажьбог, то и оно, кажется, заключает в себе понятие горения, огня: мы не сомневаемся в верности производства этого имени, предложенного впервые, сколько нам известно, почтенным С. П. Микуцким, от древнего корня даг жечь: Дажьбог, таким образом, значит жгучий бог.

78

Современные свидетели именно называют общими божествами балтийских славян бога Небесного, Святовита и Чернобога; Радигоста одинаково обожали враждебные племена бодричей и лютичей, и в храм его приходили на поклонение со всех концов славянского Поморья; Яровита чтили и на Поморье, и в Стодорской земле; о Живе прямого известия нет, но само имя ее, указывающее на общность ее мифологического значения, может служить верной порукой, что и признание ее было общее.

79

Именно, по свидетельству Саксона, было в Коренице семь одинаковой величины сундуков, наполненных деньгами, посвященными ранским богам.

80

Судя по грамматической форме имени, Подага была существо женское. Не образовано ли имя это из того же корня даг, которое мы находили в названии Дажьбога? Подага значило бы в таком случае Пожигающая, она была бы подруга Святовита, как Сварожича, бога света, или Яровита, и могла бы быть внесена в общую мифологию балтийских славян; но мы, разумеется, не осмеливаемся придать какое бы то ни было значение этим догадкам, основанным на столь сомнительном словопроизводстве.

81

Годрак — теперь Goorstorf (сокращение старого названия Godhardstorp), близ Ростока. Лиш говорит, что на большой Шметтауской карте Мекленбурга у Горсторфа отмечена роща, именуемая доселе Heidenholz (т. е. языческая роща).

82

Из слов Эббона следовало бы заключить, что столб волынский стоял внутри какого-то капища, но это весьма невероятно, по соображению с другими показаниями: когда проповедник Бернгард, едва вошедши в Волын, принялся тотчас рубить священный столб "Юлия Цезаря", то, по-видимому, столб должен был стоять на виду, в открытом месте; притом, если бы столб с копьем находился внутри какого-нибудь здания, мог ли бы он быть таким огромным, каким описывают его очевидцы? Сколько нам известно, балтийские славяне не умели строить высоких храмов и башен. Мы скорее предполагаем ошибку со стороны безымянного составителя третьего Оттонова жития, в рассказе которого мы находим вообще менее точности, чем в житиях, приписываемых Сефриду и Эббону.

83

Вот Ботоново описание мнимого идола бога Проно в Старом гарде: "он стоял на столе и держал в руках прут железа для (судебных) испытаний и знамя, и были у него длинные уши, венец на голове, на ногах сапоги, и под одною ногою цепь". Если Гельмольд, сам видевший старогардскую святыню, сам рубивший Перуновы дубы, говорит прямо, что у этого бога не было никакого видимого изображения, то все Ботоново сказание должно быть отвергнуто как явная ложь.

84

К этим именам Белбога и Перуна прибавим еще третью местность, получившую также, кажется, имя от одного из богов балтийских славян, деревню Чарноглово в жупе Лошицкой (близ Деммина), теперь Zarnecla: мы знаем о ранском кумире Чарноглове. Впрочем, должно заметить, что недалеко от этой деревни лежала еще деревня Чарневанс, т. е. Черноус.

85

Заметим, что и у залабских саксов (нордалбингов), ближайших соседей вагров, суеверное поклонение рощам, а также источникам, и другие языческие поверья, существовали еще в XII в., хотя они уже при Карле Великом приняли христианство.

86

В Книтлинг саге роща названа Boku. Из рассказа саги не видно, впрочем, находилась ли она на самом острове Стреле, или напротив его, на материке, около того места, где потом возник Штральзунд.

87

Эти языческие урны и могилы в северной прибалтийской Германии стали в последнее тридцатипятилетие предметом весьма подробного изучения. Между прочими историками особенно замечателен трудами по этой части фон Гагенов (von Hagenow), составитель подробной археологической карты Рюгена и части Померании. Мы считаем не излишним привести здесь общие выводы его о могилах древних ран и поморян, полученные из сопоставления огромного числа этих памятников. Он разделяет их на 8 видов и описывает следующим образом.

"Первый вид. Каменные могилы самого обыкновенного (в Померании и Рюгене) устройства: с двух боков могилы поставлено 4 или 5 больших камней, с внутренней стороны большей частью плоских, а на обоих концах стоит по одному такому же камню, так что вся могила обнесена 8 либо 10 камнями. Нижняя площадь или дно могилы покрыто камешками и крепким цементом, а в местах, где нет камешков, выложено плоскими кусками песчаника или известняка. Внутреннее пространство всегда разгорожено пластами песчаника на каморки, величиною примерно в фут или полтора квадратных, и в них-то обыкновенно находятся секиры, урны, также разные вещицы, служившие для украшения, но часто также кости людей и животных. Все это крепко влеплено в каморках глиною, и потому урны отрываются большей частью уже разбитыми. Часто каморки накрыты сверху плоскими камнями. Слой глины обыкновенно бывает в фут толщины, а на него насыпан слой земли, смешанной с песком и т. п., и с камнями, большими и малыми, которые так крепко вколочены, что вынимать их всегда стоит немалого труда. Слой этот заполняет могилу до верху; над ней обыкновенно лежит несколько больших камней, или непосредственно утвержденных на боковых камнях, или кое-где всаженных между ними. Число этих камней зависит от длины могилы; редко их бывает более четырех. Положение могил обыкновенно в длину с запада на восток, но встречаются и исключения; обыкновенная длина от 16 до 30 футов, ширина от 6 до 10 футов.

Второй вид. Могилы такие же, как первые, с тем только различием, что они обнесены еще вторым, несколько продолговатым, кругом камней, число которых редко превышает 10–20. Камни эти расположены с промежутками от 1,5 до 2 футов и значительно меньше камней, образующих самую могилу. Могилы эти гораздо реже предыдущих. Третий вид. Могилы такие же, как первого вида, но обыкновенно гораздо больше и сложенные из больших камней. Вместо продолговатого круга, как в могилах 3-го вида, они обнесены двумя параллельными рядами камней, которые всегда, с малыми отклонениями, имеют в длину направление с запада на восток. Сама гробница находится неизменно на западном конце, занимая поперечное пространство между рядами камней. Камни лежат обыкновенно в 2,5–3 футах друг от друга, в ряду их бывает штук 20–24, и ряды эти бывают длиною шагов в 50, 60, 70 и даже больше. Внутреннее пространство земли между рядами несколько возвышено, так что верхняя площадь могилы похожа на опрокинутое корыто. На западном конце камни самые большие и высокие, и образуют как бы вход к насыпи. Камни возвышаются часто больше чем на 7 футов над поверхностью земли, и бывают толщиною футов в 5–6. Такого рода могил найдено весьма мало. Я назову подразделением этого вида те сооружения, которые, будучи во всем подобны вышеописанным, представляют гробницу не на конце, между параллельными рядами камней, а в самой середине, причем камни не возвышаются над поверхностью земли, а врыты с нею в уровень. И эти могилы тоже редки. Четвертый вид. Высокий насыпной курган, высотой часто в 20–25 футов, имеющий в окружности шагов от 50 до 70. Внутри, в самом основании насыпи, стоят урны и другие сосуды, обыкновенно между плоскими камнями. Такие могилы особенно часто попадаются на Рюгене. Пятый вид. Курган, сложенный из мелкого и крупного булыжника, на который насыпан сверху слой земли толщиною в 2–3 фута. Высота и объем тот же, что в предыдущем разряде, от которого эти могилы снаружи ничем не отличаются. Вероятно, курганы обоих описанных видов были прежде огорожены у подошвы большими камнями: теперь видны только следы этого, ибо дождь, смывая насыпную землю, расширял окружность курганов и покрывал камни, а многие из них также увозились для разного употребления. Шестой вид. Конусообразные земляные курганы, гораздо меньше предыдущих, футов в 3–6 высотой. Окружность бывает весьма различна, от 12 и до 40 шагов. Часто, можно даже сказать, обыкновенно, эти курганы огорожены камнями, и насыпаны из земли с камнями. Большей частью их стоит вместе множество. В них редко можно найти что-нибудь замечательное, обыкновенно они заключают в себе только остатки костей, никогда не бывает в них урн, ни черепков от урн, ни оружия. Седьмой вид. Такие же земляные курганы, но гораздо меньше и ниже, не больше 3 футов высотой; часто они так мало подняты над поверхностью земли, что их с трудом заметишь. Их в особенности на Рюгене великое множество. Они насыпаны из одной просто земли, без камней. Восьмой вид. Кроме перечисленных видов могил, находятся по всей стране кладбища, которые, если не случай наведет на их открытие, может заметить лишь опытный глаз. Кладбища эти заключают в себе целые склады урн, зарытых просто в песок или иногда обложенных небольшими камнями; наружных примет не бывает, разве только некоторые разбросанные черепки. Каждая урна стоит на трех небольших камнях и прикрыта четвертым. Так стоят и лежат они друг подле друга и друг над другом, иногда в порядке, с известными промежутками, иногда в совершенном беспорядке. Урны в этих кладбищах бывают обыкновенно весьма красивой формы, часто с полосками и разными рисунками, часто также с ручками, и большей частью хорошо сохранены. В них редко находят что-либо другое кроме пепла и жженых костей". Приступая к изданию своей археологической карты, фон Гагенов определил на одном острове Рюгене 1526 могил (1-го вида 93, 2-го — 21, 3-го — 65, 4-го — 94, 5-го — 651, 6-го — 16, 7-го — 463, 4-го, 5-го и 6-го, в точности еще не распределенных — 124; кроме того, в 5 местах склады урн). Заметим, что во многих местах Померании народ до сих пор называет эти древние курганы и т. п. памятники Mogillen или Mogrillen. Обыкновенное немецкое название их — Hunengraber. Теперь народ приписывает эти "могилы" каким-то сказочным существам, чудовищам и великанам; но в старых грамотах есть много свидетельств о них, как о могилах прежних языческих поколений.

88

Замечательна попытка известного мекленбургского археолога Лиша воссоздать с помощью древних могил исторические эпохи Прибалтийского края. На основании сличения многочисленных языческих могил Мекленбургии и соседних земель, он распределяет их на три эпохи:

1) Могилы древнейших времен, высокие полукруглые курганы, обставленные большими гранитными камнями, с гробом из каменных плит (4-й и 5-й вид в описании фон Гагенова), или простые каменные гробы, над которыми положены камни (1, 2 и 3-й вид); в могиле и грубой работы урны, редко несожженные остовы, и разного рода оружие (острия копий и ножи), выделанное из кремня, иногда железные молоты и др. вещи;

2) могилы, называемые Лишем германскими, конусообразные, крытые дерном, курганы, насыпанные из земли, часто вовсе без камней (6-й и 7-й вид), заключающие в себе урны, более усовершенствованные, но все еще чрезвычайно простой работы, а нередко и остовы, иногда так, что в одном кургане погребены остов и несколько урн с остатками сожженного трупа; в этих курганах находят разного рода оружие, все из меди, тяжелые, литые из меди острия копий и коротенькие, массивные, также литые, мечи, много золотых вещей, но ни серебряных, ни железных; наконец, 3) могилы, принимаемые Лишем за славянские, т. е. "склады урн", описанные фон Гагеновым (8-й вид), урны более тонкой и изящной работы, широкие к верху, на узенькой подставке, с угловатыми узорами, начертанными в глине; оружие, находимое в этих могилах, железное (длинные мечи, копья, стрелы, щиты, секиры и т. д.); мало медных, много серебряных вещей, золотых вовсе не бывает; иногда вещицы с латинскими надписями и фигурами, принадлежащими, по характеру, к XII и XIII веку. Это деление, верность которого несомненна, Лиш старается обратить в пользу любимой мысли своей и всех почти немецких ученых, что первоначальное население Балтийского поморья было германское, и что славяне были пришельцы в нем, вытеснившие в V в. германцев и которых поэтому германцы имели, в свою очередь, право вытеснять и истреблять в ХII и ХIII вв. Могилы первой, доисторической, можно сказать, эпохи, с оружием, тесанным из кремня, Лиш не отваживается приписать прямо германцам и называет их "германскими или догерманскими", оговариваясь, однако, так, чтобы нельзя было принять это "догерманское" племя за славян, зато могилы второго рода, с медными и золотыми вещами, он исключительно присваивает германцам, "кладбища урн" с серебром и железом — славянам, "а так как Германские могилы носят характер древнейший, кладбища же Славянские по всем признакам новее, говорит Лиш, то коренные жители Балтийской страны были Германцы, а Славяне пришли, сюда позднее": таков его вывод. Сам Лиш показывает, что описанные им могилы первого рода встречаются не только в Балтийских землях, в Германии и Скандинавии, но и в Нидерландах, в северной Франции, в Британии: стало быть, они очевидно обозначают не отдельное какое-нибудь племя, а особую эпоху в истории человеческого образования, свойственную одинаково разным племенам; через нее славяне могли, или, лучше сказать, должны были пройти точно так же, как кельты и германцы. Подобным образом Лиш принужден сознаться, что могилы, называемые им германскими, распространены, кроме германских земель, и в целой Франции до Пиренеев и в Британии до Шотландских гор; поэтому, если бы их присутствие на Балтийском поморье непременно свидетельствовало, как думает Лиш, что первоначальное население этого края было германское, то не следовало ли бы признать и всю Галлию и Британию искони населенной германцами? В обоих случаях вывод был бы одинаково верен. Нет, так называемые "германские могилы" или принадлежат не одному племени, а нескольким племенам в известную эпоху развития, или занесены были во все стороны завоевательными дружинами германскими и скандинавскими, на запад в Галлию и Британию, на восток по Балтийскому поморью до Вислы. Мы не беремся решить вопрос, который требует специального археологического изучения, но нам кажется наиболее вероятным, что на Балтийском поморье конусообразные курганы принадлежат действительно к эпохе германского владычества и покрывают останки знатных воителей-дружинников: зарытое в них медное оружие, в самом деле, вполне соответствует характеру оружия древних германцев, как его описывает Тацит. Очевидно, что только в честь людей знатных и богатых, вождей или знаменитых бойцов насыпались курганы, зарывалось оружие; находимые на Поморье могилы и урны не представляют сотой и тысячной доли народонаселения, которое там прожило в течение десятков поколений. Покоренные германцами славяне едва ли имели возможность воздвигать своим покойникам памятники, как властители их, дружинники; а если воздвигали их, то почему же они не могли насыпать такие же курганы, как германцы, или почему не должны были уметь устраивать кладбища урн прежде пятого века так же хорошо, как в последующее время? Железо употреблялось на Балтийском поморье с времен незапамятных (как доказывают железные вещи в курганах доисторической эпохи), а серебро, конечно, проникало туда посредством торговли гораздо прежде пятого века. Германцы, как известно, не жгли, а хоронили покойников, а иногда в так называемом "германском" кургане находят не сожженный остов, окруженный урнами с пеплом: не памятник ли это какого-нибудь знатного дружинника-германца и его славянских спутников или подданных, павших с ним, быть может, в бою? Во всяком случае, исторический факт, что первоначальное население Балтийского поморья было славянское, и что это население долго находилось под властью германцев, не только не опровергается свидетельством древних могил, но, напротив, им вполне подкрепляется. Замечательно еще то, как германец и славянин, предавая земле останки умерших братий, выказывал и в этом свой народный характер: отдельно или с небольшой группой стоящий, высоко поднятый над поверхностью земли курган не соответствует ли чувству личности и аристократизму германского племени? Между тем, славянин переносит с собой, можно сказать, и в землю свое общинное устройство: его пепел и кости почивают на кладбище в кругу сотен других урн, и никакая насыпь, никакая наружная примета не обозначает ни общего кладбища, ни чьей бы то ни было урны. Так во всех частностях отпечатывается общее направление народа, общий его характер.

89

Какого именно из богов балтийских славян Видукинд хотел означить именем Сатурна, угадать невозможно, по неопределенности средневековых понятий о римских и греческих богах. Если бы Видукинд действительно имел в виду собственное значение Сатурна, как сына Урана или неба, как могущественного бога, благодетеля людей, то, конечно, можно было бы сказать, что тут дело идет о Святовите; но как положиться на это? Саксонский монах мог поставить слово Сатурн просто случайно, как первое, пришедшее ему на память из имен классической мифологии, или же иметь об этом боге совсем другое понятие. Некоторые писатели, основываясь на одной глоссе Mater Verborum, навязывают славянской мифологии особого бога, соответственного Сатурну, Сытиврата. Но мы видели, как ненадежны показания Mater Verborum; о Сытиврате, кроме этой глоссы, нет и помина, да и самое имя звучит как-то странно: по-видимому, оно сложено из двух понятных славянских слов, а смысла никакого не представляет. Сытиврат так же мало принадлежит славянской мифологии, как Страчец, Хлипа, Порвата и проч.

90

Саксон Грамматик говорит об истукане, которому поклонялся народ в Ростоке, и нет сомнения, что он, как все идолы балтийских славян, стоял в храме.

91

Здесь употреблено именно утаивать, а не красть, поскольку относится к тем именно идолам, которые не стояли на виду; после крещения Волына велено было сжечь или разбить все языческие кумиры; те, которые стояли для общественного поклонения, пришлось волынцам отдать на истребление, кроме одного маленького золотого идола Триглава, именно о котором рассказывают, что жрецы выкрали его и вывезли из земли Волынской, прятались же еще преданным язычеству народом идолы домашние.

92

Германцы признавали издавна, как нам известно, особых жрецов; но трудно угадать, имели ли они в этом отношении какое-нибудь влияние на балтийских славян. Во всяком случае, если и было первоначально такое влияние, то вскоре жрецы славянские далеко превзошли значение и силу германских, которые были только хранителями веры и исполнителями богослужебных обрядов, без особенной власти в гражданском обществе.

93

Впрочем, кроме этих торжественных гаданий, связанных с богослужением и совершавшихся в храмах, были у балтийских славян и разные частные гадания, которые всякий делал или сам для себя, по приметам, по жребию и т. п., или при посредстве особых волхвов и ворожей: о ворожеях у балтийских славян свидетельствует Оттон Бамбергский в своей грамоте, и, может быть, что их имел в виду и Саксон Грамматик, говоря о женщинах, которые гадают по золе на очаге; о волхвах известий не сохранилось, и нет никакого сомнения, что они, при жрецах, не могли иметь у балтийских славян важного значения; но, вероятно, что и у них были какие-нибудь гадатели и вещуны, остававшиеся вне собственно богослужебного сословия.

94

Но некоторые праздники были постоянные: в Арконе главное празднество совершалось после уборки хлеба, в Волыне — в начале лета.

95

У ран жрец был выше князя, у вагров он стоит почти наряду с ним; на Поморье значение жрецов не было, кажется, так велико, но и здесь они являются в общественных совещаниях подле знати и старшин, и, как видно по всему, что рассказывают жизнеописатели Оттона, пользовались в народе большим почетом и влиянием.

96

О поместьях, принадлежавших храмам, говорит Саксон Грамматик; что доходы с них были в руках жрецов, мы заключаем и из того, что вообще жрецы у балтийских славян, по вышеприведенным свидетельствам, распоряжались всем тем, что шло в казну "богов", и из того также, что, при введении христианства, эти поместья обращены были в пользу священнослужителей, а известно, что, по средневековым понятиям, христианское духовенство в новообращенных землях имело право на все те мирские выгоды, которыми прежде пользовались жрецы.

97

Мы заключаем так из того, что при введении христианства именно этот жрец оказывал самое важное сопротивление, и что на его протест народ обращал наибольшее внимание.

98

Под деньгами Гельмольд понимает здесь, без сомнения, только золотые и серебряные; употребление медных денег у ран доказывается свидетельством Саксона Грамматика, что одна монета взносилась ежегодно Святовиту каждым жителем Раны.

99

В житии Оттона мы читаем любопытное известие, что ране, узнав о переходе щетинцев в христианство, страшно вознегодовали за то, что они, "не обратясь к ним и не просясь их совета", отреклись от язычества, и тотчас объявили им за это войну. Мы видим, что еще в XII в. ранский народ мог иметь притязание на то, чтобы "мать городов поморских", богатый и могущественный Щетин спрашивал у них совета и разрешения в своих делах, и что Щетин, пока был языческим городом, действительно соблюдал этот "закон", о котором говорит Адам Бременский: ибо нарушение его, необходимо последовавшее за принятием христианства, было, очевидно, делом новым и необыкновенным, если ране решились тотчас начать по этой причине войну.

100

Радигощ есть древняя, по законам славянского языка образованная, форма притяжательного прилагательного от имени Радигост: подобные названия городов и деревень встречаются в большом числе, и преимущественно у ляшских славян, например Быдгощ (польское название г. Бромберга), Вальгощ, т. е., конечно, Волегощ или Велегощ, и так звучало, очевидно, по-славянски имя древнего поморского города Вольгаста (в древних памятниках Wologost) и поморской же деревни Velgast, Францбургского округа, Вильгоща в Олькушском, Малогощ в Келецком уезде, Залгощ (Жалигощ?), по-немецки Salgast в Лужицах, и мн. др.; наконец, самое имя Радигоща повторяется в польском Радогоще Ленчицкого и Радгоще Остроленского уезда.

101

Что человеческих жертв у поморян не было, несомненно при молчании о них всех источников: жизнеописания Оттона Бамбергского, столь охотно выставляющие темные стороны славянского язычества, не преминули бы упомянуть о таком злодейском обряде; также убедительно в этом отношении молчание грамоты 1134 г., свидетельствующей о подвигах Оттона на Поморье и перечисляющей языческие обряды и суеверия, им запрещенные. Мы не раз уже ссылались на эту любопытную грамоту; считаем не лишним представить в совокупности показания ее, относящиеся к славянскому язычеству: "(Оттон, епископ бамбергский, посетив страну поморян язычников с некоторыми городами земли Лютицкой, окрестив и обратив их в христианство), запретил им: убивать своих детей, каковое беззаконие весьма сильно у них господствовало;… жениться на родственнице ближе шестого и седьмого колена и иметь более одной жены; хоронить умерших христиан между язычниками, в лесах или полях… и класть сучья над их могилами; придерживаться всяких языческих обрядов и мерзостей, строить дома идолов (т. е. языческие капища), посещать ворожей, предаваться гаданиям; есть нечистое, мертвечину, давленину, жертвенное мясо, вкушать от крови животных; иметь общение с язычниками, вкушать пищу и питие с ними или из их сосудов; во всем этом (запрещал он) следовать языческому обычаю".

102

Бодричи являлись саксам как бы представителями всего пограничного враждебного им славянства.

103

Что этот план, относительно балтийских славян, созревал в мысли Карла уже за несколько лет до его исполнения, видно из грамоты, данной им в 786 году новоучрежденному в земле восточных саксов Верденскому епископству. В пределы этой епархии включена была земля вагров, ограниченная реками Белиной и Травной, и, кроме того, прибавлена еще, в неопределенных выражениях, страна по берегу Балтийского моря до реки Пены, т. е. весь край бодричей и часть Велетской земли. Сама неопределенность этих выражений показывает, как темны еще были в то время сведения франкского государя об отдаленной части славянского Поморья.

104

Имя реки, Habola, по которой приехали фризы с частью франкского ополчения (собранного в старой, приморской Франции, родине Хлодовига), затрудняло историков, так как река Габола (Havel) в земле стодорян (нынешнем Бранденбурге), находится на большом расстоянии как от жилищ фризов, так от тех мест, через которые проходило войско Карла; но ученый Ледебур доказал, что под этим именем летописцы подразумевали правый рукав Рейна, Иссель, который проходит в других памятниках IX века под названием Habedol. Фризы и соседние с ними франки прошли по этому рукаву в Рейн и, вероятно, присоединились к Карлу в сборном месте у Кельна.

105

Рудольф, в сказании о перенесении мощей св. Александра в Фульдский монастырь, говорит, что Карл переселил с обеих сторон Эльбы 10,000 человек саксов с женами и детьми и рассеял их по Германии и Галлии.

106

Это имя темно. Подлинность его подтверждается тем, что сами бодричи, по словам двух вернейших свидетелей касательно славянского Поморья, Адама Бременского и Гельмольда, назывались другим именем — Reregi. Шафарик, читающий это имя Рарог, Рарожане, производит его от слова рарог, существующего до сих пор в польском языке, в значении особой породы соколов, и сравнивает его с именем деревни в Польше, в Плоцком крае, Рарог, и с подобными именами других славянских городов и замков, Орел, Сокол, Ястреб. Это объяснение мы должны признать несомненно верным, если примем, что имя города Reric и второе имя племени бодричей, Reregi, были имена славянские, а не данные им иностранцами. Вопрос затрудняется еще датским летописцем Гамсфортом. Смешал ли он бодрицкий город, взятый датчанами, со знаменитым городом лютичей Радигощем, который немцы и скандинавы называли Ретрою, — хотя Ретра лежала далеко от Дании и от моря? Сохранила ли нам датская летопись, напротив, более верную форму имени города?

107

Шлезвиг значит Шлейский город: имя происходит от реки Шлеи.

108

В IX и Х вв. имя полабцев вовсе не встречается; в XI в., напротив, имена смольнян в бытенцев не упоминаются в исчислении славянских племен на Эльбе, а полабцы являются в тех местах, где мы во время Карла Великого находим эти племена. Вероятно, смольняне, бытенцы и, может быть, еще другие мелкие ветви, имена которых не дошли до нас, слились, с течением времени, в одно племя и приняли тогда название полабцев. О бытенцах упоминает безымянный баварский географ, писавший в конце IX в. Шафарик читает это имя Bethenici, Bethenzr — ветники, и прибавляет: "Дитмар под именем Ветников приводит особый род вооруженной городской стражи… Название ветник, множеств. ветники, вернее всего можно производить от корня вет, откуда вета, повет, витати, или от ветити, заветити, немецкое hagen, как бы охранители, защитники. Следовательно, неизвестно, кто такие были эти ветники, особенная ли ветвь народа, или же только отдельное сословие обитателей. Жилищ их до сих пор надлежаще определить нельзя". Можно согласиться, что мышненские (мейсенские) ветники были сословием служилых людей, как и говорит Титмар, и что имя их происходило от указанного Шафариком корня. Но что есть общего между ними и племенем Bethenici, Bethenzr, с которым Карл Великий вел войну на нижней Эльбе, кроме сходства имен, и то отличающихся начальными буквами б и в, которые у немцев редко смешивались. Я сказал, что племя Bethenici является в местах, где впоследствии мы встречаем полабцев: именно там была целая волость, называвшаяся terra Boitin (в принадлежащем Ольденбургу Любекском герцогстве на северо-восток от Ратцебурга, и, кроме того, южнее, в том же крае полабцев, у самой Лабы, находится старинный город Бойценбург, имя которого имеет очевидно не немецкое начало, несмотря на приставку бург. Boitin, Boitzen-burg по всей вероятности звучали по-славянски Бытно или Бытен (подобные имена распространены в Ляшских землях, напр. Бытонь, Бытынь в Польше, Бытом в Силезии, Бытов в Померании) и отсюда племя называлось бытенцы, у немцев Bethenici, Bethenzr.

109

Современные летописцы не упоминают об этих распоряжениях Карла; но на них ясно указывает грамота императора Людовика гамбургской митрополии от 13 мая 834 года; со свидетельством этой грамоты сходно предание, записанное Адамом Бременским (жившим во второй половине XI века) о начале христианства в Нордалбингии. Ни Адам Бременский, ни грамота императора Людовика не определяют года основания нордалбингской военной линии и гамбургской церкви. В грамоте сказано только, что до того времени Нордалбингия семь лет находилась в руках варваров: стало быть, учреждения эти относились бы к 811 году, так как в 804 году эта земля отдана была Карлом славянам. К 811 году мы и относим окончательное устройство в ней военной украины немецкой; но из других обстоятельств видно, что постепенное водворение там власти германского императора началось уже с войны 808 года.

110

Трудно определить в точности, как звучали у славян эти имена, обезображенные немецко-латинским правописанием. Адам Бременский говорит: ab Albiae ripa orientali usque ad rivulum quem Slavi Mescenreiza vocant. Что Mescenreiza значит Междуречье — не может быть сомнения; я предполагаю, что первую часть слова (mescen) т. е. между, следует читать мезен (с носовым н), ибо старо-славянскому жд, польскому дз в речи балтийских славян, как видно из других примеров и из теперешнего языка померанских словинцев, соответствовало з, а присутствие носового звука (мезен) законно при существовании в старо-слав. формы междж, в польск. miеdzy (где носовая перешла неорганически из второго слога в первый). Но убедившись в том, что Меsсеnreiza есть Мезенречье, мы спросим: каким образом ручей (rivulus) мог называться Междуречьем? По всей вероятности, Адам Бременский ошибся и принял за славянское название пограничного ручья имя местности, в которой протекал этот ручей. Местность эта, как видно из дальнейшего направления границы, была, вероятно, островок ниже Лауенбурга, образуемый Эльбой и рекой Belvenau, впадающей в нее тут двумя, довольно широко расходящимися, рукавами, действительное междуречье. В имени Bulilunkin, очевидно, вторая половина есть то же слово, что польск. laka (луг), очень часто встречаемое в местных названиях на славянском Поморье; первая часть, buli, всего лучше подходит к слав. боле, хотя такое сочетание довольно необычно.

111

Река Delvunda, у Эйнгарда Delbende, теперь Delvenau, впадает, как замечено, у Лауенбурга в Эльбу и составляет ныне границу между Голштейн-Лауенбургским владением датского короля и Мекленбургом. Она соединена каналом с р. Stecknitz, впадающей в Траве у Любека, вследствие чего и на нее переносится теперь название Stecknitz.

112

Вот эти имена, которые мы нашли на подробной карте Голштинии: на севере, между нижним Эйдером и Свентиной: Ргееtz (Поречье), Barkau (Борково), Warnau (Варново), Loptin (Лопатино), Stolpe (Столп); в середине, по обеим сторонам Травы: Wensin, Ronnau, Rissen, Mozen, Buhlau (по-славянски мы этих имен не пишем, потому что трудно определить в точности их славянскую форму, хотя происхождение из славянского языка кажется несомненным; Leezen (Лешно?), Tralau, Nutschau; Vinzier, Grabau (Грабово), Ваrnitz (Барница), Politz (Полица); на юге, между Белиной и Стекницей: Trittau, Lanken (Ланки, т. е. Лаки, луга), Kankelow (Каколево), Pampau (Папово), Grabau (Грабово), Nussau, Potran, Witzetze (Высецы: это же имя встречается и в Древанской земле), Wangelau (Ваглево или Ваглово), Collow, Gulzow, Krukow (Kруково), Lutau (Лютово), Basedow, и, быть может, некоторые другие.

113

Немецкие летописцы не упоминают о том, кто предводительствовал бодричами в последних их войнах на стороне Германии; но нет сомнения, что это был старший князь, т. е. Славомир, власть которого до 817 года имела у бодричей общее призвание, по свидетельству самого Эйнгарда.

114

Он поступил сначала в старый Корбейский монастырь (Corbie, на р. Сомме, близ Амьена, в северо-восточной Франции), а потом переведен был в основанный императором Людовиком Новокорбейский монастырь в земле саксов, на р. Везере.

115

Прочие пограничные с Германией славяне, лабские сербы, чехи, хорутане, хорваты и др. были уже распределены между другими немецкими епархиями.

116

В жалованной грамоте императора Людовика Анскару, при его возведении в архиепископский сан, вовсе не упомянуто об обращении им славян.

117

Мне кажется, что историки, писавшие о деятельности норманнов в Европе в IX, Х и ХI вв., слишком мало обратили внимания на религиозное побуждение их походов. Обыкновенно говорят, что им стало тесно дома, и что их влекла на чужбину жажда добычи и власти. Что им было тесно дома, кажется весьма сомнительным: отчего же вдруг перестало быть тесно, в продолжение многих столетий, со времени принятия христианской веры этими народами? Жаждой добычи и власти вовсе не объясняется furor Normannorum, направленный преимущественно против христианских церквей и священников, а еще менее ярость так называемых берсеркеров, искавших смерти во славу Одина. Но, разумеется, легкие успехи норманнов на берегах Германии, Англии, Франции и Испании тотчас же внушали им мысль об обогащении и завоеваниях, и они вскоре не стали разбирать, кто их враги, христиане или язычники, тем более, что сама их вера делала из воинственной отваги главную добродетель человеческую.

118

Время этого предприятия не указано в житии Анскара; оно помещено там вслед за рассказом о разрушении Гамбурга и современном этому разрушению гонению на христиан в Швеции, т. е. после 841 года; но по другим данным, свидетельствующим о пребывании Амунда в Дании, скорее можно заключить, что это случилось в 837 или 838 году.

119

Житие Анскара, достовернейший источник для этих событий, не говорит, в какое время случилось нападение язычников на Гамбург; Адам Бременский приводит, на основании истории франков и папских грамот, последний год царствования императора Людовика (840); Нитгард упоминает вскользь о разрушении Гамвика (т. е. Гамбурга) между событиями 842 года. Последнее вероятнее, по соображению с другими хронологическими данными. Что Гамбург назывался вначале тоже Гамвиком (т. е. Гамским посадом), доказывается свидетельством жития св. Анскара о торговом селении, вике, существованием там у города, бурга.

120

К этому известию о походе против бодричей и гибели их князя Гостомысла позднее приплетено было сказание о том, будто бы король Людовик воевал против ран (славян, жителей острова Рюгена), убил тамошнего князя Гостомысла, принудил ран к принятию христианской веры и даровал их остров Корбейскому монастырю. Ране, являющиеся уже в XI в., возникли, кажется, из сходства имени ранского божества Святовита со Святым Витом, покровителем Корбейского монастыря. Монахи корбейские, желая извлечь из этого выгоду, пустили в ход сказку, будто они, по поручению Людовика, водворили христианство на покоренном им славянском острове, но что славяне, возвратившись потом в язычество, из христианского святого, Вита, сделали себе божество Святовита; для подтверждения своих мнимых прав они не только извратили свидетельство современных Людовику летописей, но изготовили поддельную грамоту этого короля, в которой он говорит о своей войне с ранскими славянами, о смерти их короля Gestimulus и о даровании всего острова Корбейскому монастырю. Странно, что между немецкими учеными некоторые, даже в новейшее время, могли колебаться в признании подложности этого акта и всех отношений Корбейского монастыря к острову Ране.

121

Преимущественно в подаренном ему одной благочестивой женщиной имении Ramesloh.

122

В Мельдорпе, Гейлигенштеттене и Шенефельде.

123

После смерти епископа Леудериха.

124

С городом Дорштадтом.

125

Восстания эти начали обращать на себя внимание западных летописцев с 851 года.

126

В рукописи Гинкмаровой летописи имена славянского племени и князя, против которых велась война, оставлены пробелом; видно, переписчик не мог разобрать их; но из сличения годов и событий оказывается несомненным, что это были бодричи и их князь Дабомысл. То же событие записано вкратце и в Лотарингской (Ксантенской) летописи, но поставлено под 863 г.

127

Соседи суселцев, о которых упоминает летописец, не исчисляя их имен, были, без сомнения, другие мелкие ветви сербов, жившие около них на западном берегу Эльбы, до р. Салы, именно коледичи, нелетичи, пудичи и жирмунты.

128

Он жил при Оттоне I (ум. 973) и, может быть, при Оттоне II (ум. 983).