История афинской демократии - [152]

Против борьбы с Филиппом был и лучший полководец Афин того времени, сорок пять раз избиравшийся в стратеги, – Фокион, прославленный своей честностью и бескорыстием, строгими спартанскими нравами и образом жизни, близко стоявший к Платоновой Академии, в особенности к тогдашнему главе ее Ксенократу. Фокион знал слабость афинян и не верил в их победу над Филиппом. По его мнению, надо было или быть сильным, или дружить с сильными.

Наконец, на стороне македонского царя было большинство вообще состоятельных.

Вскоре после заключения Филократова мира Демосфен и некий Тимарх выступают обвинителями Эсхина по делу о посольстве к Филиппу. Тогда Эсхин в свою очередь нападает на Тимарха, который известен был своей крайней безнравственностью (в молодости торговал собой); Тимарх был осужден и лишен права гражданства. Обвинение против Эсхина пришлось на время отложить… Зато Гиперид выступает против Филократа, сторонника Македонии и виновника мира с Филиппом, и Филократ удаляется в изгнание. Наконец, Демосфен возобновляет обвинения против Эсхина по поводу поведения его при переговорах о мире, и Эсхин оправдан был лишь незначительным большинством голосов. И эти речи, несмотря на все их красноречие, производят, в сущности, тяжелое впечатление: в этих взаимных обвинениях, злобе, зависти и ненависти, инсинуациях и клевете трудно подчас разобраться. Нельзя, например, верить на слово Демосфену, когда он говорит об Эсхине, об его бесчестности и продажности. Между современниками Эсхина не все были такого мнения о нем, и на его стороне был не только Эвбул, но и известный своей честностью Фокион. Еще Полибий говорил, что как бы мы ни превозносили Демосфена, всякий вправе осудить его за то, что он «необдуманно и неосновательно» возводит позорнейшую вину на замечательнейших эллинов, выставляя их предателями (тут имеются в виду не Эсхин и вообще не афиняне, а другие греки): Демосфен все измеряет пользой родного города, полагая, что взоры всех эллинов должны быть обращены на афинян, и называя предателями всякого, кто этого не делает; по мнению Полибия, он судит неверно, уклоняется от истины, и сами события показали, что не Демосфен предугадал будущее, но те, кого он называл предателями (XVIII, 14).

И противоположность взглядов, страстность в оценке лиц и событий находит себе отзвук даже теперь, в современной науке: когда заходит речь о Демосфене, о Филиппе и Александре, ученые часто оставляют историческую точку зрения и теряют надлежащую объективность. Одни восхваляют Демосфена как государственного человека, деятельность которого по своей благотворности не имеет другого примера в истории, который внушил своим согражданам новый дух, как панэллинского деятеля, ставя его выше Перикла и борьбу с Филиппом сравнивая с борьбой против Ксеркса; в торжестве Македонии видят несчастие для Греции, а в Филиппе и даже Александре – извратителей чистых эллинских начал (Б.Г. Нибур, Дж. Грот). Другие, напротив, оправдывают Филиппа, идеализируют Александра, а Демосфена упрекают в политической близорукости за то, что он боролся за старину, за свободу своей родины и не видел, что борьба эта бесполезна: он должен был бы оставить свои патриотические стремления и преклониться перед могуществом Македонии, знать, что ей принадлежит будущее, а не бороться с ней (И.-Г. Дройзен); в Демосфене иногда видят просто «агитатора», пагубно влиявшего на соотечественников, наталкивавшего их на гибельную политику, возбуждавшего в них несбыточные надежды, самомнение и т. д. (А. Гольм, отчасти К.Ю. Белох). Но едва ли историк вправе становиться на такую точку зрения: упрекать Демосфена в близорукости за то, что он не преклонился перед Македонией, которой принадлежало будущее, значит, в сущности, требовать от исторического деятеля, чтобы он становился непременно на сторону силы и успеха, чтобы он был оппортунистом и плыл по течению. Демосфен боролся за то, что для афинского гражданина должно было быть дороже всего, – за свободу своей родины. Несмотря на все его слабости и недостатки, надо признать, что он исполнял свой долг, и не его вина, если успех не увенчал его дела, если будущее принадлежало не ему и не тому, что он отстаивал.

При тогдашнем положении дел мир не мог быть прочен. Взаимные неудовольствия росли. Действия афинян во Фракии, у принадлежавшего им Херсонеса Фракийского, где они нападали на города и местности, покровительствуемые или принадлежавшие Филиппу, давали последнему повод к жалобам и требованиям. Афиняне отвергли их. Демосфен в своей третьей «Филиппике» развивал свою воинственную программу, требуя обширных приготовлений на суше и на море и союза с другими греками против Македонии как общего врага. А когда Филипп двинулся против Перинфа (на берегу Пропонитиды) и затем Византия, то последовал окончательный разрыв (340 г.). Афиняне заключили союз с некоторыми греческими государствами и вошли в сношения даже с Персией. Демосфен избран был «эпистатом морского дела» и преобразовал триерархические симмории, облегчив положение средних граждан и увеличив долю наиболее богатых при снаряжении кораблей. Он достиг, наконец, и того, что остатки доходов шли не на теорикон, а на «стратиотикон», т. е. на военные нужды. Влияние Эвбула пало. И Перинф, и Византий устояли против Филиппа. Перинфу оказывали поддержку персы, которые, как и афиняне, не желали, чтобы македонский царь утвердился на берегах Пропонитиды и в проливах, ведущих в Понт. Византию помогали афиняне, Хиос, Кос, Родос. Филипп снял осаду, предпринял поход на север против скифов и возвратился оттуда в тот момент, когда ему открывался опять удобный случай вмешаться в дела Греции, где вспыхнула новая Священная война.