История абдеритов - [8]
– Что с вами, Лисандра? – воскликнули в один голос абдеритки, озабоченно обступив ее.
Прекрасная Лисандра, очнувшись от своих грез, покраснела и заверила, что ничего не случилось. Демокрит, начавший догадываться о происшедшем, поспешил заметить, что несколько минут на свежем воздухе все уладят. Но в глубине души он решил в будущем рисовать свои картины лишь одной краской, как фракийские живописцы. Боги праведные, подумал он, какое, однако, воображение у этих абдериток!
– Ну, мои прекрасные любознательные дамы, – продолжал Демокрит, – как вы полагаете, какого же цвета кожа у обитателей этой превосходной страны?
– Какого цвета кожа? А почему она должна быть иного цвета, чем у других людей? Разве нам не сообщили, что у них нос расположен посреди лица и во всем они такие же люди, как и мы, греки?
– Несомненно, люди. Но разве они должны считаться менее людьми, если они черные или оливкового цвета?
– Что вы имеете в виду?
– Я хочу сказать, что самые красивые среди эфиопских племен (красивые именно по нашим понятиям, то есть более всего похожие на нас) темно-оливкового цвета, как и египтяне, а те, что живут в глубине материка и в самых южных областях, с головы до пят настолько черны, что даже намного черней ворон в Абдере.
– Что, неужели? И они не пугаются друг друга при встрече?
– Пугаются? А почему? Им очень нравится их черная кожа, и они находят, что ничего не сможет сравниться с ней по красоте.
– Вот забавно! – воскликнули абдеритки. – Быть черным, словно все твое тело обмазали смолой и при этом воображать себя красивой! Что за глупый народ! Разве у них нет художников, которые изобразили бы им Аполлона, Вакха, богиню любви и граций? Разве они не читали у Гомера, что руки Юноны – белые, ноги Фетиды – серебряные, а пальцы Авроры – розовые?[64]
– Ах, – возразил Демокрит, – у этих добрых людей нет Гомера. А если он у них и есть, то можно быть уверенным, что у его Юноны руки черные. Я ничего не слыхал об эфиопских живописцах. Но я видел там девушку, которая среди своих соотечественников стала причиной такого же бедствия, как дочь Леды[65] среди греков и троянцев. И эта африканская Елена была черней эбенового дерева.
– О, опишите же нам это чудовище красоты! – воскликнули абдеритки, испытывавшие по самой естественной причине бесконечное удовольствие от подобной беседы.
– Вам будет нелегко представить себе это. Вообразите полную противоположность греческому идеалу: рост грации и полнота Цереры,[66] черные волосы, но не распущенные по плечам длинные локоны, а короткие, курчавые от природы, как овечья шерсть. Лоб широкий и сильно выпуклый; нос, резко загнутый кверху и в середине слегка приплюснутый. Щеки круглые, как у трубача, рот большой…
(Филинна улыбнулась, чтобы показать свой маленький ротик).
– Губы очень толстые и вывернутые, и два ряда зубов как две нити жемчуга.
(Красавины разом прыснули со смеху по единственной причине – обнажить свои собственные зубы. Ибо что же тут было смешного?)
– А их глаза? – спросила Лисандра.
– О, они настолько малы и такого водянистого цвета, что я долго не решался назвать их прекрасными.
– Демокрит, кажется, предпочитает гомеровы воловьи глаза, – заметила Мирида, метнув насмешливый взгляд в сторону красавицы с большими глазами.
– Действительно, – ответил Демокрит с таким выражением лица, что и глухой мог понять, какой комплимент он ей сказал, – прекрасные глаза не кажутся мне слишком большими, а некрасивые для меня всегда слишком малы.
Красавица Лисандра бросила торжествующий взгляд на своих приятельниц и щедро одарила Демокрита сиянием своих очей, в которых светилось удовлетворение.
– Можно полюбопытствовать, что вы называете красивыми глазами? – спросила маленькая Мирида, заметно вздернувши носик. Взгляд прелестной Лисандры, казалось, ему говорил: ведь вы не затруднитесь дать ответ на этот вопрос.
– Красивыми глазами я считаю такие, в которых отражается прекрасная душа,[67] – сказал Демокрит.
Лисандра посмотрела растерянно, словно человек, услышавший что-то неожиданное, в чем он не может найти для себя ответа. «Прекрасная дута… – подумали все абдеритки. – Что за удивительные вещи привез этот человек из дальних стран. Прекрасная душа! Наверно, это еще мудреней его обезьян и попугаев!»
– Но все эти тонкости, – произнес толстый советник, – отвлекают нас от главного. Мне кажется, речь шла о прекрасной Елене из Эфиопии, и я хотел бы знать, что же такого прекрасного находят в ней эти добрые люди?
– Все! – ответил Демокрит.
– Но в таком случае они не имеют никакого понятия о прекрасном, – сказал ученый.
– Прошу прощения, – возразил рассказчик. – Так как эфиопская Елена была предметом мечтаний всех молодых людей, то отсюда следует, что она отвечала идеалу красоты, жившему в воображении каждого из них.
– Вы принадлежите к школе Парменида?[68] – спросил ученый, приняв вызывающую позу.
– Я принадлежу самому себе, весьма незначительному человеку, – ответил Демокрит, несколько смутившись. – Если вам не нравится слово «идеал», то разрешите мне выразиться иначе. Прекрасная Гуллеру – так звали черную красавицу, о которой мы ведем беседу…
Немецкая волшебно-сатирическая сказка представляет собой своеобразный литературный жанр, возникший в середине XVIII в. в Германии в результате сложного взаимодействия с европейской, прежде всего французской, литературной традицией. Жанр этот сыграл заметную роль в развитии немецкой повествовательной прозы. Начало ему положил К.М. Виланд (1733–1813). Заимствуя традиционный реквизит французской «сказки о феях», Виланд иронически переосмысляет и пародирует ее мотивы, что создает почву для включения в нее философской и социальной сатиры.
Отрывок из последнего Виландова сочинения: «Эвтаназия, или О жизни после смерти», изданного по случаю странной книги, которая была напечатана в Лейпциге доктором Веделем под названием: «Известие о истинном, двукратном явлении жены моей по смерти».Текст издания: «Вестник Европы», 1808 год, № 6.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.