Историомор, или Трепанация памяти. Битвы за правду о ГУЛАГе, депортациях, войне и Холокосте - [132]

Работа Ханкинса с источниками, увы, столь же «образцова». Излюбленный прием: взять нерелевантный источник, выдать его за релевантный и – с блеском его погромить[471]. Иногда Ханкинс делает вид, что не до конца понимает смысла приводимых им же сами цифр: «Во-вторых: обстановка катаклизма, с массовыми перемещениями, высылками и эвакуациями, делает весьма вероятным некоторое дублирование в подсчете “пропавших” или “уничтоженных”. Эвакуируемые “за Железный занавес”, например, если они не вернулись, легко попадают в число последних, по крайней мере, в большей своей части. Тот, кого немцы вывезли в польские лагеря, легко мог быть зачислен в “потери” тех стран, из которых они были высланы, и вновь внесен в список тех, кого убили в Польше. О том, что так бывало в некоторых случаях, сигнализирует тот факт, что по оценкам в Польше было убито больше 3,1 миллиона евреев – то есть больше всего еврейского населения этой страны в 1939 году»[472].

А ведь недоумевать тут не из-за чего – если только учесть роль польских лагерей уничтожения в уничтожении европейского, а не только польского еврейства. Другое дело, что опасность двойного счета действительно существует, но с нею вполне можно и побороться.

Не греша против истины, Ханкинс пишет, что ключевым для демографии Холокоста является ответ на вопрос «Сколько евреев было в Европе в 1939 году?». Его маршрут к собственному на него ответу пролегает через дискредитацию «ответов» своих оппонентов.

В частности, он приводит таблицы, в которых свел все оценки численности еврейского населения Европы и мира в 1939 году, содержащиеся в публикациях, издаваемых Американским Еврейским Комитетом «Американских Еврейских ежегодников». Вот целиком его «европейская табличка» и следующий за ней комментарий[473]:

«Каждый должен задаться вопросом: откуда взялось сокращение численности евреев между 1933 и 1939 годами почти в 555 тыс. Еще более поразительно увеличение цифры для 1939 года при сравнении выпусков “Мирового Альманаха” за 1941 и 1949 года. Оно достигает почти 800 тыс. (8 939 608 в выпуске 1941 года и 9 739 200 в выпуске 1949 года). Легко видеть, что подсчитанные потери намного сократились бы, если бы основой для расчетов послужили данные для 1939 года, опубликованные в 1941 году».

Из четырех столбцов этой крошечной таблички нет ни одного полностью корректного! В «Ежегодниках» публикуются, повторяясь десятилетиями, данные о еврейском населении отдельных стран (переписные или оценочные), относящиеся к самым различным годам[474]. При таком подходе единой общеевропейской даты статистического учета в его выпусках (столбец 2) просто не может быть. Нет в «Ежегодниках» и раздельной оценки численности конфессионального и этнического еврейства (столбец 4). Но самое существенное – систематические публикации «Ежегодников» вовсе не претендуют на то, чтобы давать читателю статистические сведения, совершенные во всех отношениях, и уже тем более на то, чтобы быть инструментом манипуляций.

А именно такое впечатление может создаться у читателей Ф.Ханкинса: сотни эмиссаров «Ежегодников» на всех континентах ведут учет как рождаемости и смертности, так и прибытия, и убытия евреев во всех странах мира, все эти сведения поступают в какой-нибудь полузакрытый офис на Манхэттене, где дюжина пейсатых статистиков, собственно, и занимаются манипуляциями и фальсификациями данных.

Если бы Ханкинс захотел (а я и не подозреваю его в ленивости), то мгновенно заметил бы, что столь взволновавшее его сокращение еврейского населения Европы целиком и полностью – «на совести» Германии, где перепись 1939 года показала вожделенное смягчение еврейского вопроса – с 691 до 240 тыс. чел. При этом разница составляет 450, а не 550 тыс. чел., как утверждает Ханкинс, проглядевший 100-тысячную описку в собственных выписках: в 1939 году «Ежегодник» давал для Европы оценку в 9 394 363, а не в 9 494 363 чел.

Далее Ханкинс приводит множество оценок уничтоженных евреев отдельно для Польши и для Европы в целом, демонстрируя тем самым их недопустимые хаотичность, разнобой и внутренние противоречия, а заодно подчеркивая исключительную «еврейскость» их авторов. Анализ серьезности каждой из этих оценок и путей их уточнения и совершенствования его явно не интересуют.

Называя цифры С. Шварца в одном месте «чистым предположением», Ханкинс как будто забывает, что только что он этой «липой» оспаривал и крыл расчеты Е.Кулишера. Не менее характеристической является аттестация «еврейской» статистики как заведомо лживой – и это при том, что сам Ханкинс вначале признает, что другого источника для расчетов практически нет.

Итак, Ханкинс был, в сущности, первым отрицателем-демографом. Одним из первых он указал на методологические подводные камни этой проблематики – как на те, что лежат на поверхности (отсутствие, вернее, невозможность однозначно корректного учета, расплывающаяся идентичность объекта), так и на менее очевидные («чрезвычайная смертность», риски двойного счета и др.). Он же одним из первых (если не первым) осознал «перспективность» для отрицателей тем, связанных с логистикой Холокоста (непреодолимой узости тех или иных ресурсов или пропускных способностей) и еврейской эмиграции во время и после войны – тем, на которых и построит свое повествование Заннинг. Так, ему кажется, что одним утверждением о том, что необходимая для ликвидации евреев инфраструктура была подготовлена и запущена только в ноябре 1943 года, он выбивает табуретку из-под «традиционалистов». Что совершенно не так, ибо в столь важном деле, как ликвидация еврейства, подолгу нацисты не простаивали: в ожидании монтажа стационарных газовых камер и крематориев они научились обходиться и импровизированными бункерами-газовнями, автомобилями-душегубками и ямами-кострами, не говоря уже об оврагах или противотанковых рвах на оккупированной территории СССР.