Историография старообрядчества - [5]

В 1864 году вышла монография П. И. Мельникова "Исторические очерки поповщины" (включенная в VII том его сочинений, изданных в 1909 году). Написанная в популярно-литературном стиле, она, однако, обильно документирована многочисленными примечаниями с обширными цитатами из официальных источников и раскольничьих сочинений. Особенно подробно излагает автор "искание архиерейства" старообрядцами-"поповцами" и историю Старообрядческого (Рогожского) кладбища в Москве, бывшего в течение первой половины XIX века духовным и экономическим средоточием "поповщины". Во главе стояла группа богатых московских купцов, владевших фабриками, заводами и торговыми предприятиями и придававших "старой вере" значительный социально-экономический вес и влияние в окружающей среде.

Бережливые, расчетливые, осторожные, противники роскоши и мотовства, они приумножали свои богатства, и "дети их не превращались из купцов, ворочавших миллионами, в промотавшихся дворян" (с. 207).

В 70-х годах П. И. Мельников выпустил в нескольких частях обширную серию бытовых очерков под заглавиями: "В лесах" и "На горах", содержащих, в беллетристической форме, подробное описание религиозных верований, быта и нравов старообрядцев и сектантов Поволжья ("В лесах") и Приуралья ("На горах"). В полном собрании его сочинений (1909) очерки "В лесах" составляют т. 2–3, "На горах" — т. 4–5. Тома эти были переизданы в 1963 году в московском (неполном) собрании сочинений П. И. Мельникова. (см. на нашей стр. ldn-knigi.narod.ru ldn-knigi.russiantext.com).

Неразумные, неморальные и несправедливые преследования, которым подвергала старообрядцев государственная и церковная власть, вызывали интерес и симпатию к ним и тех кругов позитивистской, либеральной и революционной интеллигенции, для которых было совершенно чуждо крепкое религиозное ядро старообрядчества. В 1870 году в Петербурге вышла книга В. В. Андреева "Раскол и его значение в народной русской истории". Автор начинает свое предисловие словами: "Последователи раскола — бесспорно, вместе и представители нашего земства, нашей народной массы. Представители раскола — самая трезвая, работящая, промышленная и грамотная часть нашего крестьянства. Представители раскола — бесспорно, вместе (и) представители ума и гражданственности в русской простонародной среде" (с. III).

Религиозный элемент, по мнению автора, играл в возникновении раскола совершенно второстепенную роль: "Неужели оттого, что одни крестились двумя перстами, чтили старопечатные книги… и пели сугубую аллилуию, а закон других предписывал трехперстное (крестное) знамение и тройную аллилуию… неужели от этого 10 миллионов народа отпали от прочей массы русского населения… Здравый смысл отказывается верить, чтобы раскол был следствием отступления во второстепенных подробностях религиозного догматизма и церковной обрядности. Нет, не эти отступления раскололи русский люд на две половины" (с. 1).

В действительности, по мнению автора, раскол был движением народного протеста против политического и социального угнетения — против отнятия центральной властью земских прав и введения крепостного права: "Отмена земских прав, завершенная окончательным закрепощением крестьян, — вот где надобно видеть источник раскола" (с. 10). "Крепостное право было главною причиною зарождения раскола как народного протеста" (с. VII) [6], и в ответ на преобразования, произведенные в царствование Александра II, "раскол теряет свой прежний ожесточенно-оппозиционный характер" (с. 366).

Оригинальный взгляд на характер раскола и раскольников высказал известный историк Н. И. Костомаров в статье "История раскола и раскольников", помещенной в № 4 "Вестника Европы" за 1871 год (и впоследствии перепечатанной в XII томе его монографий). Костомаров решительно отказывается от обычного взгляда, который видит в расколе только слепую любовь к старине, бессмысленную привязанность к букве, умственную неподвижность, невежественную враждебность к просвещению. По мнению Костомарова, наоборот, в расколе русский народ проявил "своеобразную деятельность в области мысли и убеждения. Раскол был крупным явлением народного умственного прогресса" (с. 469).

В отличие от раскольников именно "простолюдин православного вероисповедания, как его деды и прадеды, очень часто отличался холодностью к религии, невежеством и безучастием к области духовного развития" (с. 498). "Мы не согласимся с мнением, распространенным у нас издавна и сделавшимся, так сказать, ходячим, будто раскол есть старая Русь. Нет, раскол — явление новое, чуждое старой Руси. Раскольник не похож на старинного русского человека; гораздо более походит на него православный простолюдин. Раскольник гонялся за стариною, старался как бы точно держаться старины, — но он обольщался; раскол был явлением новой, а не древней жизни. В старинной Руси народ мало думал о религии, мало интересовался ею раскольник же только и думал о религии, на ней сосредоточивался весь интерес его духовной жизни; в старинной Руси обряд был мертвою формою и исполнялся плохо раскольник искал в нем смысла и старался исполнять его сколько возможно свято и точно; в старинной Руси знание грамоты было редкостью — раскольник читал и пытался создать себе учение; в старинной Руси господствовало отсутствие мысли и невозмутимое подчинение авторитету властвующих — раскольник любил мыслить, спорить, раскольник не успокоил себя мыслию, что если приказано сверху так-то верить, так-то молиться, то, стало быть, так и следует; раскольник хотел сделать собственную совесть судьею приказания, раскольник пытался сам все проверить, исследовать" (с. 498–499). "Но совершенно справедлива другая, также господствующая у нас мысль, что раскол поддерживается и прежде поддерживался отсутствием народного образования и что просвещение есть единственное средство к его искоренению" (с. 499). При всех своих заблуждениях раскол представлял собой "своеобразный, хотя несовершенный и неправильный, орган народного самообразования" (с. 500).