Истории, связанные одной жизнью - [16]

Раиса, год ее рождения я знаю точно – 1880 (на год моложе Сталина), была по возрасту второй после Левы. Ее муж Матвей Шульгин, был женат на ней вторым браком. Кто была его первая жена и когда она умерла – мне неизвестно. Зато все мы хорошо знали и любили его дочь от первого брака, тоже Раису, или, как обычно ее называли, отделяя от мачехи, ”Раечка-маленькая”. Она была ровесницей моей мамы, более того, училась с ней в одном классе гимназии, и поэтому выступала не в роли падчерицы для Раисы и племянницы для ее братьев и сестер, а просто как сестра. А мы, считавшиеся племянниками Раисы, будучи по сути дела ее двоюродными братьями и сестрами, обращались к ней на “Вы” и звали ее “тетей Раей”.

Семья Раисы, как и семья Марии, были самыми близкими людьми для нашей семьи. И до войны, и, особенно, после. И главными связными здесь выступали дети Раисы: Сема, Марк и Лиза. Сема был старшим, как мне кажется, не только по возрасту, и это никогда ни братом, ни сестрой не оспаривалось. Он был инженером-строителем. За несколько лет до войны жена его, Зоя, родила двух дочек, Ирину и Таню. Этот брак воспринимался родственниками не очень положительно, скорее всего, из-за того, что Зоя была русская. Со мною, малышом по сравнению с ними (Сема родился приблизительно в 1905-1907 годах, Марк – в 1908-1909, Лиза – 1910-1911), им общаться было не очень интересно. Запомнилось, как однажды Сема и Марк появились у нас во дворе и повели меня в зоопарк – самое любимое место в городе. Зоопарк находился в пригороде, за Рабочим городком, добираться надо было на автобусе – и комплекс всех этих обстоятельств делал каждое посещение зоопарка особенным. Сему взяли в армию сразу же в начале войны, воевал он где-то на Южном фронте, недалеко от Ростова. Это было, наверное, уже летом или осенью 1942 года, когда Шульгиных в Ростове, захваченном немцами во второй раз, уже не было. Зое – жене Семы стало известно, что Сема ранен и находится в какой-то деревне не очень далеко от города. Она поехала туда и нашла его. Его ранение было не слишком серьезное, но самостоятельно ходить он не мог. Сама Зоя потом рассказывала о том, как он просил ее забрать его, вроде для этого не было никаких препятствий со стороны немцев – он был блондином и, хотя имел характерный либермановский нос, за еврея его не приняли. Но она очень торопилась вернуться в город к своим дочкам и к своей корове, которую она приобрела во время войны. Она пообещала вернуться. Не знаю, вернулась ли она и когда, но знаю, что через некоторое время немцы не захотели больше возиться с раненым русским солдатом. Сему пристрелили.

Марк до войны тоже кончил строительный институт, работал архитектором. С юности он не блистал здоровьем, болел костным туберкулезом, и поэтому его в армию не взяли. В эвакуации Шульгины оказались в Сибири, в Новосибирске. В этом же городе жил брат Раисы, Александр, со своей женой, тоже Раисой, Раисой Федоровной. Дядя Саша был главным инженером крупного треста, пользовался благами номенклатурного работника, но Шульгины старались пореже встречаться с Либерманами, чтобы те даже не заподозрили их в каком-то корыстном интересе. Марк занимался всем, чем мог, чтобы заработать деньги на пропитание. В том числе в Новосибирске он работал настоящим сапожником, не только ремонтировал, но и шил обувь. По возвращению в Ростов Марк стал заниматься художественным промыслом: на больших листах бумаги он рисовал примитивные картины на сюжеты русских сказок и, как ни странно, это дело у него пошло неплохо. Настолько неплохо, что он с трудом оторвался от денежного промысла, прежде чем, по усиленному настоянию матери и сестры, начал работать по специальности в каком-то железнодорожном проектном институте. По его проектам на станциях Северокавказской железной дороги было построено несколько зданий и специализированных сооружений. Его очень ценили, хвалили, но уволили день в день, когда ему исполнилось шестьдесят лет. Он выступил на профсоюзном собрании в защиту какого-то сотрудника, неугодного начальству, и этого оказалось достаточным. И после этого на протяжении более чем двадцати пяти лет, до самой смерти, он нигде не работал.

Он всегда старался помогать людям и советом, и делами (в частности, он помог родителям Нонны, когда они переезжали из Ростова в Ленинград; он помог моей сестре, Инне, и ее мужу, Лане, при продаже их дома; он помог Инне и маме, когда они уезжали из Ростова; он помогал своим племянницам в их имущественном споре друг с другом, чем вызвал ненависть к себе их обеих). Много времени он уделял освоению еще одного художественного промысла – изготовлению шкатулок. Причем до всего доходил он сам: разрабатывал технологию изготовления коробок, нанесение многослойных лаковых покрытий и т. д. И у него получалось. Но на этот раз без какой-либо коммерческой выгоды.

Вся семья была очень музыкальная. У них было очень много пластинок с записями классической музыки, но главное – они были обладателями пианино. Назвать это сооружение пианино можно только условно – груда дребезжащих деталей, которые Марк постоянно клеил и настраивал. Но оно стояло на самом лучшем месте в квартире, а играли на нем только для самых близких, самых родственных душ. В одно из своих последних посещений Ростова Нонне удалось уговорить Марка сесть за пианино. И на этом “инструменте” он сыграл ей несколько своих вещей – несколько маленьких вальсов. Нонна была поражена: неужели это твое, а где ноты, как можно не записать такую красоту? Но Марк со своей улыбкой, с характерной отмашкой здоровой рукой сказал, что это все ерунда.