Истории о динозаврах - [17]

– Но почему она плывёт сюда, сюда-то зачем?!

А в следующий миг я понял и сам.

Загудела Туманная Сирена.

И монстр ответил.

Над миллионами лет воды и тумана пронёсся крик. Крик, исполненный такой муки и одиночества, что меня пробрала дрожь. Чудовище взывало к башне. Гудела Туманная Сирена. Чудовище взревело снова. Туманная Сирена гудела. Разверзлась громадная зубастая пасть, и рёв, исторгшийся оттуда, был во всём подобен звуку Туманной Сирены. Одинокий, необъятный, далёкий. Голос отчуждённости, и бескрайнего моря, и холодной ночи, и отверженности. Вот какой это был голос.

– Теперь ты понимаешь, что ему здесь понадобилось? – прошептал Макданн.

Я кивнул.

– Весь год напролёт, Джонни, этот горемыка прячется далеко отсюда, в тысяче миль, и на глубине двадцати миль, не меньше, и ждёт своего часа; возможно, ему миллион лет, этому уникальному созданию. Ты только представь себе – ждать миллион лет: вот ты бы смог прождать так долго? Может, он вообще последний в своём роду. Я склонен думать, что так и есть. Как бы то ни было, на землю пришли люди и пять лет назад построили этот маяк. И установили Туманную Сирену, и включают её, и включают, и включают, и звук её долетает до того места, где ты покоишься, погружённый в сон и морские воспоминания о мире, в котором жили тысячи таких, как ты, но теперь ты один, совсем один в мире, для тебя не предназначенном, в мире, где тебе приходится прятаться.

Но звук Туманной Сирены приходит и уходит, приходит и уходит, и ты пробуждаешься на илистом дне Бездны, и глаза твои открываются словно объективы двухфутовых кинокамер, и ты приходишь в движение – медленно, очень медленно, ведь на плечи тебе давит тяжесть океанского моря. Но Туманная Сирена пробивается сквозь тысячу миль водного пространства, еле слышно, но так знакомо, и топка в твоём брюхе разгорается с новой силой, и ты начинаешь подниматься – медленно, очень медленно. Ты кормишься гигантскими косяками трески и гольяна и целыми реками медуз и неспешно всплываешь сквозь осенние месяцы, сквозь сентябрь, когда начинается сезон туманов, сквозь октябрь, когда туманы густеют, а Сирена всё зовёт тебя и зовёт, и вот в конце ноября, повышая в себе давление день ото дня, поднимаясь с каждым часом выше на несколько футов, ты уже приближаешься к поверхности – и ты всё ещё жив. Спешить нельзя: если вынырнуть сразу – тебя разорвёт. На то, чтобы подняться со дна, уходит целых три месяца, а затем ещё сколько-то дней на то, чтобы доплыть по холодным волнам до маяка. И вот он ты, там, в ночи, Джонни, самый здоровущий монстр в целом свете, чтоб мне пропасть. А вот и маяк, он зовёт тебя, его длинная шея высоко торчит из воды, прямо как твоя, и тело в точности как твоё, и, что самое важное, твой голос. Теперь ты понял, Джонни, ты понял?

Загудела Туманная Сирена.

Чудовище ответило.

Я всё это видел, я представил себе, каково это – миллион лет ждать в одиночестве, чтобы вернулся кто-то, кто не вернётся никогда. Провести миллион лет вдали от мира на дне моря, постепенно лишаясь рассудка, в то время как небеса очистились от летающих рептилий, на континентах пересохли болота, ленивцы и саблезубые твари пережили лучшие дни и потонули в смоляных ямах, и повсюду забегали люди, точно белые муравьи по холмам.

Загудела Туманная Сирена.

– В прошлом году, – рассказывал Макданн, – это существо плавало кругами и кругами, кругами и кругами всю ночь напролёт. Этак озадаченно, я бы сказал; приближаться не приближалось. Может, испугалось. А то и разозлилось малость – немудрено, проделав этакий путь! Но на следующий день туман внезапно развеялся, вышло солнце, небо синело как на картине. И чудовище уплыло прочь от жары и безмолвия и назад уже не вернулось. Наверное, размышляло обо всём об этом целый год, обдумывало дело со всех сторон.

Теперь от гостя нас отделяли какие-нибудь сто ярдов; динозавр и Туманная Сирена перекликались друг с другом. В луче света глаза чудовища блестели огнём и льдом, огнём и льдом.

– Вот она, жизнь, – покачал головой Макданн. – Кто-то всегда ждёт кого-то, кто домой так и не вернётся. Кто-то всегда любит сильнее, чем любят его. И рано или поздно тебе захочется уничтожить то, что любишь, чтобы не страдать больше.

Чудище неслось прямиком на маяк.

Гудела Туманная Сирена.

– Посмотрим, что будет, – предложил Макданн.

И отключил Туманную Сирену.

Повисло напряжённое безмолвие. Мы слышали, как колотятся наши сердца в застеклённом отсеке башни, слышали, как медленно проворачивается хорошо смазанный прожектор.

Чудище застыло на месте. Гигантские глаза-фонари заморгали. Пасть распахнулась. Он вроде как зарокотал подобно вулкану. Судорожно подёргал головой, словно выискивая звуки, канувшие в туман. Уставился на маяк. Зарокотал снова. И тут зрачки его вспыхнули. Динозавр поднялся на дыбы, замолотил лапами по воде и кинулся на башню. В глазах его плескались ярость и мука.

– Макданн! – заорал я. – Врубай сирену!

Макданн завозился с переключателем. Но не успел он повернуть рубильник, как чудище уже воздвиглось над нами. Я едва успел рассмотреть гигантские лапы и перепонки ороговевшей кожи, поблёскивающие между пальцеобразных отростков, царапающих башню. Гигантский правый глаз на страдальческой морде замерцал передо мною как котёл, в который я, того гляди, провалюсь с отчаянным воплем. Башня содрогнулась. Туманная Сирена взвыла; взвыл и монстр. Он обхватил башню и захрупал стеклом; на нас посыпались осколки.