Истории, которые нашептали деревья - [10]

— Можно и про медведя, — отвечаю миролюбиво, — как-никак в грозу в одной берлоге ночевали.

— Ну ты даешь! — буквально взвизгнул приятель. — Сочиняешь прямо на ходу.

А я не сочинял.

…Тушили мы пожар в урочище Пиленга. Есть такое на Сахалине.

Вечером выбросил нас вертолет в пойме речушки рядом с пожарищем и улетел.

А мы обустраиваться начали. Не один день в тайге жить придется!

Пригляделся мне ильм на окраине стана. Толстый. В два обхвата. С изгибом коленообразным. И с огромным открытым дуплом в колене.

Ну чем не комната для ночлега?

Вытряхнул из дупла осыпавшиеся гнилушки.

Вытащил спальный мешок. Тихо. Сухо. Лучше ночлега и не придумаешь.

А ребята все знай шалаш строят.

— Я вам не помощник, — смеюсь. — Я для себя берлогу нашел.

Сказал, как в воду глядел.

Ночью ливень начался, с грозой, что на Сахалине редкость.

Деревья шумят.

Пыхтенье какое-то рядом. Треск сучьев.

Страшно, но ничего, уснул.

Проснулся чуть свет. От тишины и сырости…

В дупле полумрак. В боку от неудобной позы покалывает. С трудом на другой бок повернулся. Потянулся, косточки размял. Прокашлялся.

И вдруг… затрещало вокруг меня. Заломало.

Как на пружине, из дупла вместе со спальником вылетел.

Смотрю, а рядом с дуплом трава выкатана.

И атрибуты медвежьего испуга дымятся.

Видно, это дерево не только я, но и медведь облюбовал. И причем давно.

А я хозяйское место занял.

И ему, хозяину, рядом под деревом ночевать пришлось.

Интеллигент! Постеснялся гостя тревожить.

… Досыпать в дупло я уже не полез.

Сгреб в охапку свой спальник и — к ребятам в шалаш: пустите, пожалуйста.

Больше от коллектива отрываться не буду.

Хозяйка поляны

Лису, мышкующую на поляне, мы приметили давно.

Была она завсегдатаем этих мест. Машину, которая не причиняла ей вреда, лиса тоже угадывала.

И по виду. И по звуку.

Поэтому с ее приближением охоты не прерывала.

Не спешила уходить подальше.

Лесники так привыкли к лисице, что стали оставлять ей презент у дороги. В знак дружбы. В знак доверия.

И дружбу лиса приняла. Приняла благосклонно.

От угощений не отказывалась.

И по вечерам встречала машину, помахивая приветливо хвостом, как флажком. С таким торжественным, с таким нарядным видом, с каким на Руси встречают самых дорогих гостей.

Так продолжалось всю зиму.

А в марте, когда снег сморщился и пожух, как капустный лист на грядке, на пригорок вышли… две лисы: хозяйка поляны и ее жених.

В знак благодарности или влюбленности (если такие чувства есть у зверей) она решила поделиться со своим суженым самым дорогим, что у нее было, — правом на бесплатный и сытный обед. Жаль, что для жениха он оказался первым и последним.

Нет, с ним ничего не случилось.

Просто из-за весенней распутицы прекратились работы в лесу. А значит, прекратились и бесплатные обеды.

Однако хозяйке поляны бескормица уже не грозила: зима была позади.

А вдвоем беды не страшны никому, даже лисам.

Догадливая синичка

Зима как зима.

С морозами. Со снегом.

Сиротливо торчат высохшие стебли борца, медвежьей дудки. Ни жучков, ни паучков…Одна стерильная белизна. И куда только эта мелочь подевалась?

Маленькая синичка старательно долбит пустотелый стебель борца. И зачем ей это надо?

На потрескивающем стебельке, как на фюзеляже самолета, вырастают аккуратненькие иллюминаторы-оконца. Ну чем не небоскреб?

Крыша есть. Стены есть…

Окна в десяток этажей добрая синичка сделала: спеши, заселяйся, лесная мелочь!

Только, оказывается, все не так. И не такая уж синичка добрая. Дело в том, что стебелек этот давно заселен. Там, внутри, плотными рядами сидят оцепеневшие жучки, паучки, комары. На тонких паутинках покачиваются коконы бабочек.

Попробуй обнаружь их, когда все входы-выходы забиты пробками. Пробками-дверцами собственного изготовления.

Разве догадаешься?

А синичка догадалась.

Вот и долбит стебелек за стебельком, извлекая на обед обитателей скрытого царства.

«Разговор» в ельнике

«Фи-и-ть…фи-и-ть…» — в протяжном свисте захлебывается рябчик.

«Фи-и-ть… фи-и-ть…» — описывает страстно красоты своих владений.

Так свистит, как будто он хозяин заморского  края, а не реденького елового царства.

А подружка на противоположном берегу речки Лютоги не верит ему.

Сколько вас, краснобаев, в лесу?

А чуть что — детей одной воспитывать?

Оседлостью самцы-молодцы не блещут.

Вот и отвечает самочка на его страстное и вдохновенное «фи-и-ть…фи-и-ть» сдержанно и сухо: «фить…фить…» — не свисти, мол, все равно не верю.

Не знаю, сколько длился этот диалог, конца не удалось услышать — село проснулось.

Трактора застучали.

Засновали машины туда-сюда.

И тонкое лирическое «фи-и-ть… фи-и-ть» потонуло в будничном поселковом утре. А следующее утро началось без рябчиковых рулад. Хоть и встал я пораньше, чтобы краснобая послушать.

Только молчала сопка с молодым ельником на ней. Видно, ушел рябец-молодец в примаки…

К подружке за речку.

Переполох

Под мартовским солнцем снежный ком дрогнул. А легкий ветерок завершил начатую работу.

Снежная глыба, шурша по веткам, устремилась вниз, увлекая за собой большие и малые снежки, запутавшиеся в суковатой кроне дерева.

Снежное облако серебряной пылью окутало елку.

…Вскоре пыль осела.

Ель расправила крону.

Но по крутому склону, наматывая на себя, как вату, снежное покрывало, все еще продолжали катиться на глазах увеличивающиеся в размерах елочные снежки.