Истории для любопытных. Из коллекции Альфреда Хичкока - [13]

— Дурак ваш специалист по бумаге. А графолог — невежда. А вы, доктор, — болван.

— Прекрасно, — холодно обронил Уорбертон. — Если вы считаете себя таким знатоком в подобных вопросах, будьте любезны доказать, что это подделка.

— Пожалуйста, — сказал Оллхоф. — Каким числом датировано письмо?

— Восьмым сентября тысяча семьсот пятьдесят второго года.

— Так я и думал, — отозвался Оллхоф. — А теперь скажите мне, умники, кто-нибудь знает, что произошло восьмого сентября тысяча семьсот пятьдесят второго года?

— Я знаю, — ответил Уорбертон. — В этот день Джордж Вашингтон написал губернатору Виргинии Динуидди письмо о смерти своего старшего брата Лоренса.

— Ерунда! — завопил Оллхоф.

— Ну, — вставил я, — так что же произошло восьмого сентября тысяча семьсот пятьдесят второго года?

— А ничего, — сказал Оллхоф. — Ровным счетом ничего!

— Довольно глупое утверждение, — заметил Страусс. — Как это могло совсем ничего не произойти?

— И все-таки ничего не произошло, — настаивал Оллхоф, — потому что в тысяча семьсот пятьдесят втором году не было никакого восьмого сентября. После третьего сентября сразу наступило четырнадцатое.

Мы все поглядели на него как на сумасшедшего. Он ухмыльнулся в ответ — ехидно и торжествующе.

— Дурачье! — завопил он. — Серые люди! Третьего сентября тысяча семьсот пятьдесят второго года во всех британских владениях, частью которых мы тогда были, совершился переход с юлианского календаря, введенного римским императором, на григорианский — календарь папы Григория. Чтобы скомпенсировать отклонение, которое возникло из-за неточности юлианского календаря, даты с третьего по четырнадцатое сентября были пропущены. Поэтому Джордж Вашингтон не мог датировать свое письмо восьмым сентября. Такой даты не было! И в этот день ничего не произошло — никто не родился и никто не умер.

Уорбертон вынул изо рта сигару. Лицо его было белым, как пепел на ее кончике. Он выдохнул:

— Правда?

— У меня в спальне стоит энциклопедия, — сказал Оллхоф. — Можете посмотреть там.

Я сходил в спальню, взял книгу и принес ее Уорбертону.

— Покажите Граймсу, — велел Оллхоф.

Я показал нужное место Граймсу. Он прочел его, моргая и дрожа. Оллхоф произнес:

— Отлично, Слайго. Теперь поглядим, станет ли он врать ни за что.

Едва Слайго сделал один шаг по направлению к Граймсу, как тот раскололся.

— Нет, — выкрикнул он, — нет, я буду говорить. Инспектор прав…

Страусс вскочил со стула и опрометью бросился к двери. Но Слайго опередил его. Его кулак, похожий на свиной окорок, угодил Страуссу в ухо. Страусс крутанулся вокруг своей оси, точно волчок, и Слайго схватил его за горло.

— Не устраивай тут бойню, — сказал Оллхоф. — Тащи его через улицу и предъявляй обвинение в убийстве. Да Граймса не забудь.

Слайго взял обоих в охапку и поволок к выходу. Уорбертон поднялся.

— Не знаю, что и сказать… — начал он.

— Вот и хорошо, — откликнулся Оллхоф. — Не надо будет слушать. Ей-богу, я был бы рад, если б вас облапошили. Знаете, что я думаю о врачах? По-моему, они…

Уорбертон поспешно выскочил из квартиры, явно не желая лишний раз выслушивать мнение Оллхофа о врачах. Оставшись без этой жертвы, Оллхоф с минуту подумал, затем ухмыльнулся. Он открыл ящик стола и вынул оттуда маленькую коробочку.

— Ах да, Баттерсли, — сказал он, — я попросил, чтобы из морга прислали содержимое сумочки Гарриет Мэнсфилд. Вот — это мозольный пластырь. Наверняка для тебя приберегала. Можно сказать, ее прощальный подарок. Бери.

Он протянул коробочку Баттерсли. Их взгляды встретились. Баттерсли отвернулся.

— Не хочешь, что ли? — спросил Оллхоф. — Ладно, оставлю себе. На всякий случай. Погода нынче сырая, так что он и мне может пригодиться. Не угадаешь ведь, когда тебя начнут донимать старые мозоли. Разве можно угадать, когда…

— Оллхоф, — перебил его я. — Ради Бога, замолчите. Не мучьте бедного парня. Нельзя же пилить его без конца. Вы просто…

— А! — воскликнул Оллхоф, который всегда оставлял за собой последнее слово. — Ты хочешь сказать, что я сегодня не с той ноги встал?

Эдмунд Криспин и Джеффри Буш (Е. Crispin & J. Bush) КТО УБИЛ БЕЙКЕРА? (Переводчик В. Бабков)

Уэйкфилд посещал лекции по философии в Лондонском университете, и в течение последних десяти минут все остальные гости Холдейна терпеливо выслушивали его речь, которую можно было назвать конспективным изложением основных идей лектора.

— Итак, — сказал Уэйкфилд, разбудив в душе присутствующих надежду на то, что они слышат начало заключительной фразы, — философия занимается не столько поисками ответов на вопросы о Человеке и Вселенной, сколько проблемой постановки уместных вопросов. Неуместные вопросы… (Тут маленький человечек по фамилии Филдинг, которого никто толком не знал, вдруг подавился портвейном, и его пришлось вывести.) — Неуместные вопросы только запутывают дело. И именно эта особенность философии, по моему мнению, доказывает ее превосходство над другими науками — такими, как… как… — Тут взор Уэйкфилда упал на Джерваса Фена, стоящего напротив и флегматично грызущего грецкие орехи. — Ну, как криминология, например.

Фен поднялся с места.

— Неуместные вопросы, — задумчиво сказал он. — Я вспоминаю случай, который очень хорошо иллюстрирует, каким образом…