Истории Дальнего Леса - [30]

Напрягся Константин и вспомнил еще одну мысль, высказанную мудрым филином. Говорил он как-то, что если все кажется противным и оттолкнуться от него нельзя, то надо выбрать что-то наименее пакостное и считать это как бы правдой.

Константин даже вспомнил слово ученое — «аксиомия». Филин называл таким мудреным словом то, что конечно противное, но не очень и, по мнению ученого филина, сгодится на крайний случай за отсутствием более приятного. Посмотрел Константин еще раз на три кусочка кожи, да еще пришпиленные к куску березовой коры, и наконец пришла ему на ум такая аксиомия — на это определенно надо смотреть. Смотреть ведь на это чистой воды безобразие совсем не противно. Значит, правильно.

В прошлом году Константин видел, как ежик выводил подобные загогулины на песке и называл это как-то по-чудному. Так это еще более чудно, чем загогулины ежиковые, — наверное, это и есть дар Василия. Только неказистый какой-то для дара-то небесного. В конце концов Константин решил, что на то он и подарок — ведь как часто дарят нам всякую непонятную и совсем даже не нужную «неказистость», а принимать, меж тем, все равно приходится со всеми положенными знаками внимания. Подарок ведь — ничего не поделаешь. Не обижать же дарителя.

— Вот это мне определенно нравится, — через силу соврал выдренок Константин, глядя в упор на три непонятные загогулины и честно пытаясь не рассмеяться.

Мысленно он уже навсегда прощался со всякой надеждой получить новую котомку. Какие уж теперь котомки, если такое художество пошло! А про себя подумал, что теперь изведет этот мелкий и вредный хорек своим странным даром весь запас кожи, уж точно, и новые котомки мы только и видели.

Вот ведь гад какой, со своим вредным талантом!

По всему видно, что закончилось время дизайнерских котомок в Дальнем Лесу. Навсегда. Бывает же так: живет себе тихо помешанный на своих теориях поэт и философ и никого особо не трогает. И вдруг взбредет ему в голову шальная мысль, что у него особый талант. Вот тогда на самом деле надо ждать большой беды. Любил выдренок Константин вещи простые и понятные. А всякие такие художественные выкрутасы и творческие изыски на дух не переносил.

— Да уж, — ответил Василий невесть откуда прорезавшимся тоном знатока, — это произведение я назвал просто и изящно: «Три грации. Вера, Надежда, Любовь». По-моему, очень сильная вещь получилась.

— Это, наверно, «импрессия» такая? — с огромным трудом вспомнив слово, слышанное от улетевшего ежика, выдохнул Константин. — А вещь-то на самом деле очень сильная получилась, сермяжная. И вся в себе, словно несказанная красота. И, конечно, не лишено это все какого-то изысканно изящного налета. Подлинное искусство, вот. И, ни дать ни взять, самое что ни на есть оно.

Выдренок Константин окончательно запутался сам, не понимая, что говорит. Поэтому решил остановиться на слове «оно» и немного передохнуть. Из всей путаной речи выдренка в голове Василия запечатлелось неожиданное слово «импрессия», которое ему очень понравилось. Правильное слово, подходящее для его художественной методы. Поэтому все остальные словесные выкрутасы Константина хорек просто пропустил.

— Точно, — довольно сказал Василий, продолжая утерянную было нить разговора, — я и не знал, что ты так разбираешься в искусстве.

— Да, подлинное искусство видно сразу, — снова уверенно соврал Константин и начал отчаянно соображать, как ему усилить впечатление любителя изящных искусств и всяческих художественных безобразий и несуразностей. — Я смотрю и вижу, что вот эта, ну которая сбоку прилепилась, как бы на меня смотрит, — это настоящая любовь. Уж не спутаешь ее с аистом или птицей киви-киви.

— Точно, — довольно сказал Василий, — я так и думал, что любовь всякий разглядит. Поэтому, пораскинув мозгами, и начал с нее — уж очень сильная штука эта самая любовь. Но всякому художнику приятно, когда его искусство ценят и понимают еще при жизни. Признание окружающих — это великий знак подлинного искусства.

— Во как сказал! А какой знак-то?

— Специфический.

— Это как же понимать, переведи на наше лесное наречие да растолкуй!

— Это одновременно просто и сложно. Диалектика, знаешь ли Константин, во всей своей природной красоте и несомненной несуразности бытия. Обоюдоострая сущность. Метафизически индифферентно говоря…

— Не-е, — нетерпеливо прервал философа Константин, — прости, Василий. Но ты не туда начал переводить. Переведи на мой язык. Обычный. Лесной. Без несуразностей.

— Прости, не подумал я о твоей лесной сермяжности. Это только в искусстве и найдешь. В нашем лесу не встречается. То есть именно там, в искусстве, и больше нигде и не сыщешь. Потому и специфическим называется.

— Ну, понятное дело, — привычно соврал выдренок, — как же не понять. Это ведь что-то вроде шишки от елки. Тоже вещь особо специфическая. Только на елке и растет. На клене не появится ни в жисть. Если так смотреть, то в лесу у нас много чего специфического найдется.

— Ну да. Если тебе так легче представить, то, наверное, тоже правильно. Вроде шишки. Шишки по природе своей тоже специфические. Можно и так сказать. Занятный ты все-таки, Константин!