Исторические очерки состояния Византийско–восточной церкви от конца XI до середины XV века От начала Крестовых походов до падения Константинополя в 1453 г. - [35]

[246]

III. Отношение государственной власти к Церкви

Отношения, в какие становились византийские императоры к Церкви, на языке западных писателей обыкновенно называются цезаропапизмом.[247] Это значит, что указанные писатели находят в положении Византийско–восточной церкви самые ненормальные отношения между государством и Церковью, при которых императоры выражают себя как полновластные главы и владыки Церкви, при которых — иначе сказать — они являются вместе царями и первосвященниками. Представления эти о византийских отношениях государства и Церкви частью несправедливы, частью справедливы. Они несправедливы, когда хотят видеть в подобных отношениях какую‑то систему, будто бы принятую и утвердившуюся, как закон, в Византийской империи; но они справедливы, если с этими представлениями соединяется лишь мысль о том, что в Византии нормальные отношения государства к Церкви весьма часто переходили в ненормальные, что здесь императоры в религиозных делах брали на себя более, чем сколько того требовали благо Церкви и польза ее, и что забывалось истинное понятие об императоре как члене Церкви, подчиненном голосу пастырей в вопросах религии. В самом деле, в рассматриваемый нами период Восточной церкви от начала крестовых походов до окончательного падения Константинополя, мы встречаемся с такими государями, которые смотрели на себя как на верховных распорядителей в делах Церкви, ставили себя выше ее иерархов.

Подобные неправильные, спутанные понятия об отношении высшей светской власти к Церкви с замечательным самообольщением выражает император Исаак Ангел, когда говорит: «Царям все позволительно делать, потому что на земле нет никакого различия во власти между Богом и царем; царям все позволительно делать, и можно нераздельно употреблять Божие наряду со своим, так как самое царское достоинство они получили от Бога и между Богом и ними нет расстояния».[248] При другом случае в одной из своих новелл тот же Исаак прямо именует себя έπιστημονάρχης’οΜ Церкви, т е. опытнейшим правителем Церкви, причем он приписывает себе власть исправлять то, что совершается в Церкви вопреки каноническим постановлениям.[249] Некоторые византийские императоры в своем царском титуле употребляли выражение «святой», которое обыкновенно прилагали к себе патриархи, и весьма недовольны были, если кто‑либо в титуловании их опускал этот термин; право на такое титулование себя императоры основали на том, что они лица, миропомазанные царским помазанием.[250] К чему же приводило то воззрение императоров на самих себя, на которое мы указываем? А вот к чему. По словам Никиты Хониата, для «большей части византийских царей решительно невыносимо только повелевать государством, ходить в золоте, пользоваться общественным достоянием как своим. Они почитают для себя крайней обидой, если их не считают мудрецами, богомудрыми, подобно Соломону, богодухновенными руководителями, вернейшим правилом из правил, одним словом, — непогрешимыми судьями дел Божеских и человеческих».[251]

Лица, приближенные к императорам и непосредственно зависимые от них, из лести или суетных расчетов нередко старались поддерживать в византийских императорах указанное самомнение; при столкновении церковной власти с государственной различные сановники и судии брали сторону гражданской власти в ущерб для авторитета церковного, ссылаясь на то, что власть царская стоит превыше всего. Если какой‑нибудь византийский император по своему произволу издавал какую‑либо новеллу, оказывающуюся в противоречии с древними, принимаемыми Церковью правилами и узаконениями, то приспешники некоторых византийских императоров, находя делом неважным, что новелла не согласуется с церковным законодательством, отдавали предпочтение новелле перед всем остальным; они настаивали, что «новелла издается для всех, для всякого дела (и значит, церковное и гражданское общество одинаково должны исполнять их) и есть общее законоположение».[252]В Церкви издревле существовало правило, по которому священникам и диаконам воспрещалось принимать на себя мирские должности вроде сборщиков податей или каких‑либо управителей. Но в изучаемое нами время некоторые из лиц, приближенных к византийским императорам, извращали смысл церковных определений по указанному вопросу и говорили: «Это имеет место тогда, когда кто‑либо из священнослужителей будет выполнять мирскую службу без царского повеления, ибо если кто по царскому усмотрению примет на себя какую‑либо мирскую службу, то это не будет воспрещено ему указанными правилами и он не подвергнется наказанию», и при этом те же лица прибавляли: «Царь не подлежит ни законам, ни правилам»[253] (!). Подобного же рода чрезмерные ценители византийской царской власти нередко в те времена заявляли, что лица духовные, подлежащие суду, могут беспрепятственно вместо соборного суда обращаться за разбирательством своих дел к суду гражданскому, и мотивировали свое заявление тем, что власть царская выше власти церковной; они рассуждали так: «Царская власть может делать все; она может назначать гражданского судью, чтобы судить епископа или другое посвященное лицо, привлекаемое к суду; эта же власть, по законному усмотрению, церковный суд может заменять светским».