Историческая личность - [98]

После того как инстинкт, потребовавший вечеринки, пробудился в них, – инстинкт такой временный и неуверенный, что ни она, ни он не понимают, кого винить, Кэрки идут вместе в свою гостиную и наливают себе каждый по стакану пива и начинают ее планировать. Это небольшая инспекция их текущих взаимоотношений, и почти сразу становится ясно, что вечеринка будет худосочнее и меньше предыдущей, устроенной в начале этого же семестра, когда перспектива была приятной, а будущее полным возможностей. Ибо и Кэрки, и их дружбы, и их друзья претерпели нормальный износ. Были разрывы и ссоры, и смены партнеров и смены союзников; нависают новые разводы, намечаются новые политические ассоциации. Он больше не разговаривает с ней; они больше не разговаривают с ними; не так-то просто спланировать вечеринку, не будучи полностью au courant [14] передвижений и настроений, но Кэрки умеют быть au courant и составляют свой список соответственно. Есть люди, которые, можно предсказать наверняка, теперь не придут, когда Кэрки их пригласят; есть люди, которых Кэрки не пригласят ни при каких обстоятельствах. И люди уже в процессе отбытия, так как заключительная неделя семестра, это неделя чтения, и многие студенты уже тайком исчезли, как и некоторые преподаватели; а у многих другие обязательства, собрания или дела. Поэтому не будет заботливости Флоры Бениформ, так как Флора отсутствует уже три недели, ведя полевые исследования в Уэст-Бромвиче, где наблюдалась заметная вспышка тройлизма. Не будет Роджера Фанди, так как он получил срок, представ в этот самый день перед лондонским судом по обвинению в нападении на полицию в ходе недавней демонстрации на Гросвенор-сквер против камбоджийской политики. Не будет Леона, так как Леон гастролирует с «Много шума из ничего» по Австралии, и не будет авангардистов из местного театра, так как труппа, занятая в «Коте в сапогах», не достойна общества Кэрков. Но есть другие, – бодрая, пусть и потрепанная, компания выдюживших, ибо дело радикализма в Водолейте в этом семестре имело свои победы и есть все причины для хорошего настроения. И вот ветер бьет в окна, и быстро темнеет: огоньки мерцают в полуразрушенных домах по ту сторону улицы; а Кэрки сидят в своих кожаных креслах, и называют имена, и планируют всякие прелести: вечеринка обретает свою скромную форму.

Через некоторое время Барбара встает и идет к двери гостиной.

– Фелисити, – кричит она в сложную акустику холла. – Мы с Говардом заняты планированием вечеринки. И я подумала: ты не против искупать вечером детей?

– Нет, я против, – кричит Фелисити неизвестно откуда, вероятно из уборной, где она теперь проводит много времени. – Мне надоело терпеть эксплуатацию.

– Не понимаю, что происходит с Фелисити, – говорит Барбара, снова садясь в кожаное кресло.

– Не обращай внимания, – говорит Говард. – Я думаю, у нее новый кризис.

– Полагаю, ты перестал ее трахать, – говорит Барбара, – а мог бы подумать и обо мне.

– Я пытаюсь делать все, что в моих силах, – говорит Говард, – но так много всего.

– Да, мы в этом убедились, – говорит Барбара, – благодаря камере Кармоди.

– Как насчет Бимишей? – спрашивает Говард. – Или это Бимиш и Бимиш?

– Они вместе, – говорит Барбара. – С тех пор, как доктор Бениформ уехала. Но придут ли они, если мы их пригласим?

– Генри – мой друг, – говорит Говард.

– Все еще? – спрашивает Барбара. – После Мангеля? Не представляю, что он захочет снова с тобой встречаться.

– О, Генри видит и другую точку зрения, – говорит Говард.

Но причина для сомнений вполне основательна. Если высшей точкой успеха радикализм в завершающемся семестре был обязан лекции Мангеля, то Генри этот успех обошелся недешево. Ибо факультет таки послал приглашение Мангелю, и среди преподавателей были острые раздоры и взаимное раздражение; а новость с молниеносной скоростью таинственно дошла до радикальных студенческих группировок, которые, уже сумев провести две сидячие забастовки, ощущали себя огромной силой и были готовы к беспрецедентному сотрудничеству друг с другом. Они развесили множество плакатов и провели множество митингов, на части которых выступал Говард, этот мученик организованных Кармоди преследований; и в день лекции огромная толпа сгрудилась вокруг лекционного зала имени Беатрисы Уэбб, возбужденно скандируя в самом гневном настроении. Профессор Мангель сообщил заранее, что его темой будет «Есть ли у крыс семьи?», но в этом было усмотрено типичное либеральное увиливание, и негодование возросло еще больше, и многие распростертые тела закрывали проход ко всем дверям здания, пока внутри собирались враждебные массы, утверждая радикальную доктрину взрывами рева и размахиванием плакатами.

– Генри был сам виноват, – говорит Говард, вспоминая славную победу. – Он во что бы то ни стало хотел вести себя провокационно. Генри творит несчастные случаи.

– Есть люди, которые считают, что только он вел себя достойно, – говорит Барбара.

– Черт, Барбара, – спрашивает Говард, – или ты размякла на старости лет?

– Мне это не понравилось, – говорит Барбара.

Беда заключалась в том, что представить приезжего лектора должен был Генри; собственно, сделать это полагалось бы профессору Марвину, но он внезапно сознался, что у него связаны руки, так как его ждут в Эдинбурге с лекцией о мессианстве; а Флора Бениформ, к которой перешла бы эта обязанность как к ученице Мангеля, была затребована в Уэст-Бромвич, для исследований, не терпевших отлагательств. Таким образом именно Генри в тот день аккуратными шажками миновал распростертые тела и вошел в запретное пространство Беатрисы Уэбб.