Истоки контркультуры - [9]

В то же время с помощью чуть ли не стратегии выжженной земли лидеры американских корпораций вознамерились с корнем вырвать каждую реформу, начиная с Роберта Лафолетта[19]. Надзорные агентства, возникшие в дни прогрессивного движения, тред-юнионизма нового порядка и социальной страховки, – все было выброшено за ненадобностью в отчаянной попытке вернуть олигархию. Вспомнили даже американскую ксенофобию конца XIX века, основанную на теории врожденности разума, и чужаки стали мишенью для разозленных, растерянных, боящихся за свои рабочие места людей. Либерализм, стремившийся распространить достаточно богатства от верхов до самых низов корпоративного строя, чтобы система оставалась экономически рентабельной, превратился в «радикальный экстремизм» американского политического спектра.

Новый социально-дарвинистский консерватизм, который может стать пугающе эффективным в ближайшем будущем, – это безрассудное и рискованное направление. Корпоративная Америка играет с психологическим динамитом. Новый глобальный экономический порядок нарушил единственное обещание, которое индустриальное общество вынуждено было дать работающим на него миллионам: рано или поздно наступит материальное изобилие. Само по себе изобилие нельзя назвать благородным идеалом, но это все, на что хватило воображения у корпоративного истеблишмента: мир жадного приобретения в условиях конкуренции. Но с какой стати миллионы станут работать, подчиняться, тянуть лямку, если у них отнята надежда на глобальное наступление успешно-потребительского будущего? Перспектива бесконечной материальной неустроенности деморализует людей, вытаскивает из них все худшее, а разоренная биосфера – кратчайший путь к новому веку обскурантизма.

При всей своей странности контркультура не побоялась предложить лучшее будущее – самое интересное видение постиндустриальных перспектив из всех, что мы знаем. Я всегда представлял себе содружество в духе Аркадии, похожее на утопию Уильяма Морриса, описанную в его «Вестях ниоткуда», но с технологической базой типа «малое прекрасно» для облегчения тяжелого труда. Среди приоритетов – свободный расцвет личности, идеальное органическое общество, рискованная авантюра с этническим разнообразием, раскрытие новых возможностей человеческого организма, бережное отношение к земле, стабильная экономика, новый биоцентрический межвидовой контакт и сверхгуманный мир, дающий нам средства к существованию. Единственная причина, отчего когда-то всему этому приходилось быть контркультурой, в том, что культура, которой оно противостояло, культура редукционистской науки, промышленного экоцида и корпоративной регламентации, имела слишком мелкое представление о жизни, чтобы оно кого-нибудь воодушевляло.

VII

В тексте книги я не изменил ничего, за исключением нескольких типографских ошибок. Даже будь у меня возможность наверстать последние двадцать пять лет истории, эта книга – не исследование, которое выигрывает от обновлений. Одно из основных ее достоинств – современная эпохе перспектива. Так все выглядело на взгляд участника-наблюдателя, оказавшегося в гуще общественных потрясений. Надеюсь, мне удалось запечатлеть идеализм и дерзость того времени – в любом случае я передаю их словами и идеями самых влиятельных умов.

Если и есть одна сторона, которой, как я теперь жалею, я недостаточно уделил внимания на этих страницах, так это музыка. Музыка вдохновила и вызвала лучшие находки контркультуры – от фольклорных баллад-протестов до социальных песен, возникших у истоков кислотного рока, ставшего единственным способом отразить сюрреалистический поворот, который произошел с Америкой в разгар вьетнамской войны. Когда Френсис Форд Коппола искал способ передать дух эпохи в своем эпическом фильме «Апокалипсис сегодня», к финалу саундтрека подошла только музыка Джима Моррисона. В этой книге должна была быть глава о Бобе Дилане, Джоне Ленноне, Джоан Баез, Джимми Хендриксе, «Ху», «Грэптфул Рэд», Питере, Поле и Мэри, о «Благодарных мертвецах» – словом, обо всех менестрелях диссидентского движения. Но, с другой стороны, их работу лучше всего воспринимать чутким ухом, а не глазом.

Это подводит меня к размышлению о направлении, в котором развивается наша история с тех лихих дней протеста. Сколько из нас, оглядываясь назад через годы, могут представить себе контркультуру без ее поэзии, музыки, искусства, язвительного юмора? Да, немало грубости «носилось в воздухе»[20], но истоки ее ищите на полях сражений во Вьетнаме и в постоянной угрозе термоядерного уничтожения – согласитесь, темы более стоящие, чтобы выплеснуть накопившуюся ненависть, чем стоимость школьных завтраков или регистрация боевого оружия. Но даже при этом я не помню, чтобы хоть на одной демонстрации гнев не уравновешивался бы добротой и творческим энтузиазмом. Именно поэты сохранили в контркультуре здравый смысл во времена безумия высших чинов и помогли приручить экстремистов, от которых никуда не деться. Кто знает, сколько сумасшедших из «семейки» Мэнсона[21] не смирились бы с ролью безучастных свидетелей в ожидании, когда им позволят убивать.