Истоки. Книга 2 - [42]

– Ставь машины поперек дороги! – Он поднял руку, длинную, как стрела семафора.

– Стойте! – Размахивая пистолетом, Дуплетов задерживал солдат и рабочих с винтовками, отступавших среди разрывов мин и снарядов на указанные командиром роты позиции. Бойцы останавливались на секунду-две, с удивлением взглянув на генерала, потом, снова отстреливаясь, отходили к кладбищенскому оврагу. На кладбище за могилами и деревьями залегли в цепь и повели огонь по немцам, переправлявшимся через реку на резиновых лодках. Стрелки охраны, рассыпавшись по холму, тоже били по неприятелю.

Вокруг Дуплетова топтались сконфуженные, любопытные, злые командиры, многие узнали его.

– Взорвать мост? Позор! Где командир части? – гневно выкрикивал Дуплетов.

Среди задержанных Дуплетовым отступающих оказался и Александр Крупнов со своими бойцами, своей хромой лошадью, тащившей плоскую, с отлогими наклестками телегу. На телегу время от времени, натрудив раненную вчера ногу, садился Холодов. Белобровый ездовой Никита Ларин с цигаркой, присохшей к нижней губе, вел лошадь в поводу по оврагу, укрываясь от мин и пуль. По бокам телеги шли Александр и политрук Лунь с дочерью Оксаной.

Холодову уже передали, что его требует генерал, и он торопился к нему, то соскакивал с телеги, то, бледнея от боли в ноге, снова садился на телегу. Его так знобило от раны, что даже полдневная жара не согревала. Он кутался в плащ-палатку. Губы плотно скипелись. Пилотка мыском опустилась на лоб.

На кладбище, за часовенкой, Холодов увидел генерала Дуплетова, повеселел. Скрадывая хромоту, сжав зубы, чтобы не улыбаться, он подходил к человеку, с именем которого с отроческих лет были связаны мечты о славе и могуществе армии. Подойдя к Дуплетову, выпрямился во весь свой приметный рост.

Александр стоял в нескольких шагах от Холодова. Тревога охватывала его: прошлый год на первомайском параде в Москве крупное рабочее лицо Тита Дуплетова радовало Александра выражением задора. Теперь же это лицо, почугунев от ярости, пугало. Дуплетов, стоя на могилке, возвышался над Холодовым своим громадным ростом. Сомкнув за спиной руки, он бурно дышал, широкая грудь ходила ходуном.

– Кто приказал тебе отступать? – Этим «тебе» он разжаловал майора Холодова в ничего не значащего, пустячного человека. – Трус!

Холодов побледнел. Не мог найти удобного положения для раненой ноги. Провел кончиком языка по опаленным губам. Открыто и недоуменно глядел на генерала, не понимая его ожесточенности. Если бы генерал заговорил с ним спокойно, Холодов рассказал бы ему, как самому близкому человеку, что армия Чоборцова дралась отчаянно за землю с лесами, болотами, городами и селами и что Волжская дивизия в этой армии – самая стойкая, презирающая врага… Ни других, ни себя он не винил в том, что от полка осталось мало людей; он гордился, что сражался в этом полку. И еще бы он сказал, что в беде и позоре отступления уже складываются качества будущей непобедимости армии.

Но Дуплетов не мог судить трезво, его била нервная лихорадка: он только ушел от немецкой танкетки, переживал угрозу смерти запоздало, а потому особенно сильно и постыдно. Кроме того, тяжело и жалко было ему видеть морально подавленных красноармейцев, как бывает горько родителям знать о позоре своих детей, – он наивно самым серьезным образом считал себя отцом бойцов и был уверен, что они любят его по-сыновьи. Все это – унизительный ужас смерти, боязнь верховного гнева, стыд за своих духовных детей – солдат, страстное желание победы – и привело Дуплетова в состояние неконтролируемого бешенства.

– Попался хорек в капкан! Тебе нечего сказать, да?

Уже не думая о себе, а лишь о том впечатлении, какое производит на бойцов эта сцена, Холодов умоляюще-умно и скорбно глядел в мутные глаза генерала.

– Неприятель прорвался восточнее… но мы остановили…

Дуплетов не слышал Холодова. Этот-то взгляд, будивший в душе жалость, и раздражал его. Сжав кулаки, сутуля могучие плечи, Тит крикнул в лицо Холодова:

– Мост взорвал, хотел нас немцам отдать. За сколько продался врагу, негодяй?

Александр Крупнов с детским страхом смотрел на раздувающиеся, как у коня, вывернутые ноздри генерала. Только теперь дошел до его сознания чудовищный смысл обвинения.

– Вы ошибаетесь, товарищ генерал. Город не сдан, – с достоинством, четко сказал Холодов.

Александр видел, как большая пухлая рука генерала вытащила из кобуры пистолет.

Александр считал, что Холодов имел право сказать сейчас правду: мост взорвал не он, а Лунь, и политрук сделал это потому, что генеральская машина тащила за собой танки врага и нужно было отсечь эти танки. И в то же время Александр был уверен, что Холодов не скажет этого, потому что правда эта, столько раз в разной форме повторявшаяся в дни войны, не нуждалась в словесном выражении.

– Фашистам служишь? Взять его! – крикнул Дуплетов.

Со жгучей болью что-то разорвало сознание Холодова, тоска мгновенно отравила его, как синильная кислота. Он повернулся, скользя широко открытыми незрячими глазами по лицам людей, рывком выхватил пистолет и выстрелил себе в грудь.

Прижав к груди руку, он стоял, казалось, невероятно долго. Потом привалился спиной к березе, потерся затылком о ствол, зажмурившись, вздрогнул, как во сне, и, подгибая колени, упал между генеральской машиной и березой.