Исток - [10]

— Я пойду погуляю…

— Иди.

Село было огромным, но оставалось селом. Ни каменных или дощатых мостовых, только пыльные дороги. Не было здесь и крепостной стены или даже забора, если не брать в расчет небольшой заставы на берегу, приютившей ратных, следящих за покоем переправы. Около рынка пахло рыбой — Урмала в этом году родила щедро. Я бродила меж домов, заглянула ради интереса в знахарскую лавку. Ассортимент радовал разнообразием и печалил ценами. Можно подумать, они даже пустырник для успокоительной настойки в небесных кущах собирают — серебряный. Грабеж, но ничего не поделаешь — самый оживленный тракт страны.

— Сударыня что-то выбрала? — заискивающе спросил знахарь.

— Сударыня думает, — в тон ему ответила я. — Сейчас она подумает и, пожалуй, уйдет — ее пугают ваши цены.

Знахарь поджал губы и нахмурил редкие бровки, но стерпел.

— Сударыня не похожа на пугливую, она должна понимать, что хорошее лечение стоит любых денег.

— А у вас есть такая мазь, которой можно залепить рану?

— Заживляющая? — оживился торговец.

— Скорее, закупоривающая. — Я улыбнулась ступору знахаря. Но он честно попытался отработать грабительские цены, уставив прилавок множеством баночек и сверточков. Я добропорядочно перенюхала все. После чего расчихалась и ушла. Напоследок заверив знахаря, что будь у него то, что мне надо, я бы обязательно купила. Но он, похоже, решил, что я издеваюсь.

После пряного запаха знахарской лавки меня потянуло на свежий воздух, и я побрела к переправе, с интересом изучила механизм паромов, курсирующих поперек реки. Быстро устав от гомона толпы, побрела вдоль берега, прочь от заставы за высоким частоколом, с наслаждением пиная мелкую речную гальку босыми ногами — сапоги я несла в руке.

— Сударыня не боится одна гулять? — Сперва мне подумалось, что меня выследил знахарь — мстить за унижение, больно фраза построена похоже была. Но потом сообразила, что молодой борзый голос не может принадлежать тихому, дребезжащему всем телом старичку. Внешность оказалась под стать голосу: пшеничные волосы чуть не достают до плеч, яркие голубые глаза нагло меня изучают, хотя изучать в общем-то особо нечего. Парень, молодой и статный, прекрасно знал, что хорош собой. Он белозубо улыбнулся и подошел ближе.

Я не из тех женщин, которые хороши из любого положения, а подступиться ко мне сейчас можно только спьяну или сослепу: потрепанная рубашка выпущена из штанов, которые за неделю жизни в лесу подозрительно на мне болтались, ресницы и брови наверняка выгорели, а волосы заплетены в толстую косу. Сама по себе коса была ничего… может, на нее польстился…

— Вы меня испугались?

— Что вы, милсдарь! Просто мучаюсь догадками, отчего такой почтенный молодой человек заинтересовался моей никчемной персоной.

Он смеялся так, будто я удачно пошутила. Но глаза не смеялись, только рот.

— Боюсь, сударыня не раз слышала подобные ответы.

— Но я все равно с удовольствием послушаю, — весело сказала я, пятясь от него. Мой кавалер это заметил, резко махнул рукой, будто шутливо приветствуя кого-то.

К горлу лег нож.

— Я видел тебя с колдуном из Инессы, — начал объясняться белобрысый.

— С каким именно? — задиристо уточнила я.

— А ты не промах. Хотя не знаю, что он в тебе нашел.

— Тебе не найти, ума не хватит. — Хамить не стоило, нож сильнее впился в горло. Лишь бы не прорезал кожу.

— Где этот ублюдок? Я видел вас вместе вчера! — Значит, речь шла о Майорине. Уже легче.

— Гуляет. Я ему не нянька.

— Дура, я убью тебя, а выродка этого все равно найду. Неужто жить не хочешь?

Язык мой заметал вперед меня:

— Без него мне и свет белый не мил. Но ты меня не убьешь, убьют твои слуги, а ты будешь смотреть, как они меня убивают, как все трусы. — Породистое лицо залилось краской, вот кому надо было жить в лесу с колдуном, уж тот бы отучил его злиться. А язык надо бы откусить. Он кивнул своему слуге, лица того я не видела. Нож исчез, теперь на шею мне давила жилистая рука. Белобрысый размахнулся и заехал мне кулаком в живот. Воздух со свистом вылетел из легких, я скрипуче застонала.

— Говори. — Все равно ведь найдут. Предупредить бы… Второй раз он ударил меня по почкам.

— «Большой ясень», — выдавила я.

Белобрысый сделал подручному знак, тот плотнее прижал меня к себе. Белобрысый снял кожаный браслет с моего запястья и ушел.

Первое, что сделал подручный, связал мне руки и ноги. Я брыкалась, пыталась вырваться, но после ударов белобрысого двигалась вяло. Слуга затянул последний узел и бросил меня на камни. Я больно ушиблась щекой о гальку, но кожа удержалась — не лопнула.

Лежать на холодных камнях со стянутыми за спиной руками не слишком умиротворяющее дело. Злиться в таком случае естественно. Я старательно убеждала себя в этом. Злиться надо так, чтобы только разбудить исток. Но вожжи не отпускать. Исток лишь часть меня, часть, которая мне подчиняется…

Был в моей жизни день, который я старалась никогда не вспоминать. Я закрыла глаза, шаг за шагом перебирая каждый миг того дня с наслаждением мазохиста. Когда я открыла глаза, вокруг меня шевелились камни.

«Даже чистая сила может быть оружием. Позже ты научишься ею управлять».