Исток - [7]

На пропитанных алчностью улицах городов они кое-что значили, да. Но на голых, пустынных равнинах их трепещущие на ветру лоскуты слились со сном и превратились в созданий, населивших его воображение и отвлекавших его от голода и боли. Усталость вторглась в его сознание, превратив его в мысль, которая преобразилась в плоть, проходящую сквозь пламя и спящую в небесах.

Люди все понимали. Они понимали, что ему нужно уйти, но, пока он еще не ушел, они делали вид, что он никогда не уйдет и все будет, как было всегда. И теперь он стоял на обжигающей тверди, и истеричные слезы верных сторонников, ласковая улыбка матери и навязчивые голоса женщин, скорбящих о его уходе, постепенно бледнели, сливаясь с тенями.

Что привело его к этой границе, где просвет между жизнью и смертью был не более чем призрачное мерцание? Какие осколки былых видений засели в его сознании как фрагменты бредового сна, от которого он так и не смог пробудиться?

Сновидец делился своими видениями со всеми: от преступников до королей. Он был самым скандальным из всех Сказителей, поскольку далеко не всегда соблюдал ограничительный протокол, обязательный для человека его положения. И все же в потоке его своенравной и неукротимой души теперь притаилась некая соблазнительная чужеродная сущность, не подвластная пониманию.

Теперь в его снах постоянно присутствовал женский образ — неуловимый, изменчивый, благоуханный, — причем он доподлинно знал, что она, эта женщина, не относилась к числу персонажей из его собственных запасников. Как гениально задуманный вирус, она заразила его сновидения, уничтожила его Сон-Шамана и показала ему новый способ творить повествование. Когда она была рядом, его слова извергались, как лава из жерла вулкана — обжигающе яркие, сладострастные и преступно изменчивые. Ее бесплотные пальцы ласкали его молекулы — волны призрачной сущности в поисках чувственных ощущений.

Когда он сидел, погруженный в глубокий транс, ее странные песни облекались в слова и изливались наружу сквозь его губы, как необъятная, хищная проповедь. Его собственные истории вплетались в ее эфемерную плоть, звали его за собой, вели сквозь множественные миры, как по лучу экстрасенсорного радара, и всегда приводили сюда, на Пустоши, искушая вступить в Священный Круг.

Сновидец, Сплетающий Сны, встал на самой границе Круга. Его лицо было напряжено до предела, и ветер ударил в него, как кулак. Какие-то мелкие мушки носились над самой землей, скорпионы в сухом кустарнике убивали добычу. Его единственные свидетели: насекомые и ветер.

Спиральные завитки пыли неслись прочь от Круга, словно сама пыль страшилась его притяжения. Беги, кричали они. Уходи, пока не поздно. Ветер разбушевался уже не на шутку: он ломал хрупкие ветви сухих деревьев и разбрасывал их по земле, как расшалившийся полтергейст. Время пришло, подумал Сновидец и закрыл глаза, слезящиеся от ветра, призывая навязчивый аромат ее песни. Он сдвинулся с места, следуя за видениями, которые она насильно вливала в его сознание, и вступил в Круг.

Его тут же окутали звуки и образы. Он тлел сквозь сверкающий лес, больше похожий на сон. Восприятие обострилось настолько, что он подмечал каждую мелочь, недоступную обычному глазу. Смеркалось. Свет, приглушенный листвой, тихо бледнел.

Из густых зарослей вышли женщины. Много женщин. Они окружили Сновидца переливчатым радужным хороводом. Их тела — сильные, гибкие, безупречных пропорций — были как будто созданы волшебством. Густой лихорадочный аромат исходил от их кожи. Их серебристо-синие волосы сверкали, словно хвосты комет. Женщины пели, их чуть хрипловатые голоса были как искушение. Они завораживали и влекли, обволакивали истомой, возбуждали странные желания и мысли.

Песня кружилась в нескончаемом вихре, закольцованная на себе, и с каждым новым витком набирала силу. В этой мелодии было легко потеряться, забыв о себе. Разгоряченные лица женщин сверкали, как отполированный янтарь. Их неистовый танец превратился в совсем уже дикую пляску.

Одна из женщин вдруг метнулась к Сновидцу. Сорвала с бедер узкую полоску ткани, что прикрывала ей чресла, и предстала перед ним обнаженной. В ней что-то было от дикой кошки, а на лице был узор из тончайших спиралей. Она вытянула левую руку, и в руке возник нож из черного янтаря. Его лезвие тонкой заточки блестело по краю, как темный хрусталь. Подняв нож высоко над головой, женщина начала танцевать.

Ее движения были плавными, мягкими, вкрадчивыми. Нож вырезал круги в воздухе. Потом ее медленный танец превратился в безумные, хаотические конвульсии. А потом она резко остановилась и, взявшись за рукоять обеими руками, всадила нож себе в живот. Истошный крик оборвал песню женщин. Песня свернулась кольцами, как змея. Песня слилась с темнотой.

Сновидец застыл, завороженный необузданной красотой этой женщины, ее бесстыдным совершенством. Она смотрела ему в глаза — ее взгляд был подобен лунному свету.

В такт взвихренной мелодии песни она принялась вырезать из себя куски плоти, которые тут же обращались в сгустки сверкающей сверхъестественной материи. Ее гладкая янтарная кожа оставалась нетронутой. Теперь Сновидец убедился, что она была не человеком, а некоей магической формой существования, неподвластной ни времени, ни смерти. Женщина обернулась кругом и вдруг подбросила нож к сумеречным небесам. Песня крутилась, как пламенеющее колесо. Все взгляды впились в черный нож, прочертивший дугу в сером небе поверх тонкого серпика нарождающейся луны, и песня вновь сорвалась на истошный крик.