Источник забвения - [56]

— Трудно сказать. По-моему, есть такой сорт людей. Романтики, что ли, чудаки — уж бог его знает, как назвать. Чему обычные люди не придают никакого значения, то у них почему-то на первом плане… Или, может быть, у человека случился какой-нибудь надлом…

— У вас случался надлом? — спросил Визин.

Старик очень внимательно и, по-всему, затронуто посмотрел на него, и Визин понял, что коснулся какой-то больной точки в его душе.

— Да, — сказал он, — случался. Но я, молодой человек, не потерялся в сомнениях и неопределенностях, которые, как известно, в таких случаях возникают. Я сказал себе, что обязан пережить надлом — все человеческое во мне это сказало.

Визина давно уже не называли «молодым человеком»; он отвел глаза и произнес:

— Простите. — И помолчав, вернул разговор к главному. — Но Морозов ведь был на Сонной Мари.

— Кто это подтвердит?

— Есть свидетельства.

— Какие свидетельства? Телеграфное агентство ОБС?

— Что такое ОБС?

— Одна Баба Сказала, вот что это такое… Я до сих пор удивляюсь, как может серьезный человек, серьезный специалист тратить силы и время на безделушки? Чему его в высшем-то учебном заведении учили? Науке? Но неужели она так слаба, наука? Где тут логика? Учили науке, выходит, для того, чтобы он потом встал ей поперек дороги!

— И все-таки иногда легенды оказывают науке солидные услуги.

— Ох, вижу, уже сагитировал вас наш Андромедов.

Визин отметил, что уже второй раз тот говорит «наш Андромедов», и усмехнулся.

Седоусый закурил. Светлана Степановна зашевелилась в своем окошечке, покашляла со значением, но промолчала.

— Не знаю вашего профиля, — сказал старик. — Знаю, что — ученый, это тут уже все знают. Но вот если бы я, к примеру, имел какое-то отношение к Большой Науке, я бы… Ну, для начала собрал бы народ, молодежь в первую очередь, и хотя бы прочитал настоящие лекции про всякие россказни и домыслы, про завихрения разных таких Андромедовых, чтобы не использовали серьезные печатные органы для своих фантазий.

— Нет, — сказал Визин. — Я бы не стал читать таких лекций. Теперь бы уже не стал. Пусть себе фантазируют. Циолковского, между прочим, в свое время тоже называли фантазером. И печатные органы ему отказывали.

— Циолковский — это, насколько мне известно, расчеты, обоснования, доказательства — наука, одним словом. А не любительство, не игрушки.

— Ну, современникам его именно и казалось, что — любительство и игрушки. Игрушки ненормального.

— Не знаю, не знаю. Так ли уж все и казалось…

— К тому же, любительство — вещь тонкая, — продолжал Визин. — Сегодня любительство, а завтра — наука. Да и басня, как мы знаем, ложь, да в ней намек. — Проговорив это, он подумал; «Послушал бы меня сейчас Коля!»

— Точно, — вздохнул седоусый. — Завербовал вас Андромедов. Вы ведь имеете отношение к Большой Науке, извините за назойливость?

— То, чем я сейчас занимаюсь, как раз граничит с любительством, а то и шарлатанством, — ответил Визин. «Ах, послушал бы Коля!»

— Разыгрываете меня, — опять вздохнул старик.

— Нет. Я, если хотите, работаю над проблемами суеверий.

— Так ведь это то, что надо!

— Для чего надо?

— Для той самой лекции.

— Видите ли, я как раз и думаю, что такие лекции — проявление откровенного суеверия.

— Я вас не понимаю… Получается что-то вроде того, что научная позиция — суеверие, а андромедовщина — нет, так что ли?

— Я этого не сказал. Я вообще не знаю, что такое андромедовщина.

— Вы не подумайте, — печально заявил вдруг старик, — что я какой-то там ретроград, враг мечтаний, дерзаний…

— Ради бога, я не думаю так.

— Уж если говорить вашими словами, то мое, выходит, суеверие в том, что я за то, чтобы сперва навести порядок на земле. И первая задача, чтобы мир не шатался, не делился, чтобы никаких угроз. А потом уж можно по-серьезному и за оболочку нацелиться. — Он показал глазами в потолок. Суеверие?

— Суеверие, — сказал Визин.

— Что ж тогда, по-вашему, не суеверие? Наука — суеверие, мир на земле суеверие… Где несуеверие-то?

— Несуеверие в трезвости. — Визин отодвинул газеты, потому что вода со шляпы седоусого уже подбиралась под нижнюю, и край ее посерел. — Не нужно ни из чего делать жупела. Когда говорят «наука всесильна» — это жупел. Когда утверждают, что она ни черта не может, — тоже жупел. Перестаньте лезть в небо, пока на земле чехарда, — опять жупел. Таково мое мнение. Ориентировочно. Ну, а мир на земле — тут уж извините, тут я вам не говорил, что это — суеверие. Стоящие вещи можно делать только тогда, когда нет драки — здесь двух мнений быть не может.

— Интересная у вас позиция. — Во взгляде старика появилось любопытство. — Когда ее не было, драки-то?

— Бывало. Жаль, что редко и непродолжительно. Было бы чаще и дольше, люди, может быть, и не потянулись бы к какой-то Сонной Мари.

— Ну, а Марь суеверие или нет?

— Не знаю. Может быть.

— Что может быть? Да или нет?

— Я — не знаю. А может быть все. — Визин встал, поклонился. — До свиданья. Если встретите Екатерину Кравцову, скажите ей, пожалуйста, что один человек, специалист по суевериям, увидел ее в галерее лучших людей и запомнил. Как запомнил и ваш рассказ о ней и ее специальности.

Уходя, Визин чувствовал спиной озадаченный, грустный взгляд.