Источник забвения - [3]

— Отнятое дешевле купленного — так говорят умные люди. Вот тебе и философия, если потом решишь осмысливать. А теперь засеки в уме десять минут, считай до шестисот. Петришь? И — ни с места. Потом можешь двигать в хитрый домик, ну, к ментам, значит, и подымать хай. Врубился?

— Да, — все так же шепотом ответил сутулый и закивал.

— Молоток, мастер, — сказал он. — Аут. Привет красноперым. — И выскочил со двора…

Через полчаса он был у реки, под мостом. Сорвав свою одежду, он долго плескался, старался стереть песком краску с лица. Затем натянул одежду сутулого — она была узковата в плечах, но рост подходил вполне. Свои запачканные краской пиджак, рубашку и брюки он скатал в узел, впихнул в середину камень, стянул все ремнем и швырнул в воду.

Потом он перешел мост и сел в такси. Шофер, видно, любил поговорить, был добродушен.

— У вас, извините, лицо запачкано.

— А… — Он досадливо махнул рукой. — Домашняя оперетта. Сильно?

— Не очень. Краска?

— Ну да! Кистью прошлась благоверная, Не курите? Позабыл впопыхах. «Беломор»? Годится. Спасибо. Вот тут тормозните, я сейчас. В восемнадцатую квартиру. На минутку.

Он вышел, юркнул в подъезд, пробрался, лавируя между мусорниками, в соседний двор, перемахнул через каменную стену и через десять минут шел уже назад к центру города по другому мосту, оставив добродушного шофера сигналить до тех пор, пока кто-то из разбуженных жильцов не растолковал ему, что в этом подъезде восемнадцатой квартиры нет, что надо протереть глаза и так далее.

В два часа ночи он постучался в полуподвальное окно в старом городе. Прошло время, и занавеска колыхнулась; мрачный, сонный голос спросил:

— Чего?

— Привет, мастер, — весело отозвался постучавший. — Запалился малость. Ну, срисовал?..

Потом они сидели вдвоем в грязной, захламленной каморке, и их освещала пятнадцативаттная лампочка.

— Что, брызнул? — спросил хозяин.

— В командировку отпустили!

— Кому заливаешь?

— Короче — так! — сказал гость. — Ксиву и восемь бумаг. И мы квиты, мастер. Наших больше нет. Ты и так фазана потянул.

Бородатая физиономия изобразила страдание.

— Или гони все — две косых. Договор помнишь?

— Помню…

— Вот и порядок. Договор помнишь, меня знаешь. — Он налил себе водки, захрустел маринованным огурцом. — Одно из двух.

Хозяин подумал, затем тяжело поднялся с табуретки.

— Лады. — Присмотревшись, он добавил: — Тебе бы к цирюльнику сперва, а не ко мне. — И показал на подоконник: там лежала электробритва.

Гость побрился, умылся. Хозяин принес фотоаппарат, кинул на стол ворох волос. Гость выбрал темно-русый парик, натянул — получилась челка.

— Путем?

— Ажур.

Вспышка ослепила; хозяин приказал не дергаться и ослепил еще два раза.

— Имя оставить?

— Оставь.

Хозяин покинул его; он выпил еще водки и вытянулся на грязной кушетке. Голове было неудобно и жарко, парик давил, из-под него сочился пот. «Надо привыкать», — сказал он себе и закрыл глаза.

Перед рассветом его толкнули в плечо — он вскочил. На столе лежал поношенный паспорт; он был раскрыт, с фотографии глядело плоское скуластое лицо с темной челкой по самые брови.

— Законно.

— Родная матуха не узнает.

— Родной матухи нет.

Он перевернул страницу: Боков Александр Павлович, 1946 года рождения и т. д. Из-под обложки торчали сотенные купюры.

— Так, — сказал Боков задумчиво. — Тики-так.

— Советую смотаться. А то ноги замочишь.

— Тики-так, — не ооращая внимания, повторил Боков. — А я дрыхал и одного институтского преподавателя, профессора видел. Химию у нас читал. Будто я на деле прижал его в подворотне, а он меня узнал и говорит: ты, говорит, Саня, прирожденный химик. Чудеса! Ведь он, бывало, и наяву так говорил. За фраера меня держал. Но мужик был ничего… Это ж подумать только — в институте успел поучиться…

— Мы квиты? — спросил хозяин.

— Квиты.

— Ну и хана. Теперь двигай. Пока трамваи не ходят. И этот адрес забудь. И поимей в виду: треплешься ты во сне много — вся анкета наружу.

Боков нахмурился.

— Ладно… — Потом встряхнулся, посмотрел на часы, засмеялся. — Все! Договор дороже денег. Плесни-ка на дорожку, мастер. И подари мне вон тот твой кемель. А я тебе свою шляпу подарю. Заметано? Ха-ха-ха…

3

Вера была глуха и слепа. Продавщица три раза спросила, есть ли сумка, а Вера тупо смотрела ей в рот и не могла сообразить, чего от нее хотят.

— Вам завернуть?

Вера кивнула. Продавщица подала сверток, назвала сумму, машинально взяла трешку, отсчитала сдачу, и все это — подозрительно поглядывая на Веру.

— Вам плохо, что ли?

— Да, — проговорила Вера и пошла от лотка. «Чокнутая, наверно», донеслось ей в спину; кто-то льстиво хихикнул.

«Зачем мне была нужна редиска?» — попыталась вспомнить Вера, но не вспомнила. Возле трамвайной остановки кто-то поздоровался с ней — она сообразила это не сразу, и отвечать уже было поздно.

В трамвае оказалось свободное место, и она села. Скоро возле нее пристроилась пожилая женщина с девочкой.

— Я хочу сесть! — заканючила девочка.

— Не видишь, некуда? — громко ответила женщина. — Поважнее нас с тобой стоят.

— Я хочу се-е-есть!

— Все инвалидами да престарелыми занято, потерпи.

— Се-е-есть…

— Вот когда тебе будет восемнадцать — двадцать, тогда и будешь сидя ездить.