Источник увечий - [16]

Только слухи о нем.

Переехал в Москву. Закрытое колоссальное отраслевое НИИ. Свой туманный сектор. Скорая закрытая защита докторской. Новая туманная жена - дочь засекреченного замминистра или самого министра сами понимаете чего. Это уже была настоящая золотая элита. Без дураков. И я только наивно догадываюсь о качествах и свойствах отдаленной жизни на том тропическом архипелаге чистых выгод и неотвратимо исполняющихся желаний.

Все.

Он пропал из поля моего зрения.

Я о нем забыл.

Глава шестнадцатая

Summary

Потом еще прошло очень много лет. Потом, кажется, еще.

Время сделалось абсолютной разреженностью, но с каждым годом оно каким-то образом еще более и более уплотнялось. И я входил в его отупевший от тишины шорох все с большими затруднениями.

Надо признаться, что я болел. Иногда замедленно, легко, но подолгу, иногда серьезно, но искрометно и кратко.

В моей жизни, кроме переползания в самый прекрасный город, не произошло абсолютно ничего интересного.

Дивный город надо мной явно потешался. Я ему не подходил, точно так же, как не подошел и жене.

Может быть, потому, что полысел я еще сильнее. Ну просто больше некуда.

Потом, она все же утомилась от меня. С абсолютно здоровым мною ей тоже было невесело, а какого веселья взять с больного.

И вот мы встретились с Овечиным. Как будто настало специальное время для этого. Я ведь вообще-то его ждал. Не Овечина, этого специфического времени.

Иначе все, сказанное ранее, да и пережитое, лишилось бы смысла.

Глава семнадцатая

Смысл не проистекает из звука

Мне снился совершенно необыкновенный по тому состоянию, что я во время него испытывал, крепчайший сон. Его глубина простиралась на целый год.

Вот он.

Я голый и веселый гуляю по мягчайшему снежному полю. У меня совершенно гладкое тело, то есть процесс облысения завершился наконец-то к этой поре оглушительным успехом. И я этому необыкновенно рад. Это грозит невероятной экономией. И нервов и средств. Успех столь велик, что я совсем оглох. Слова, упираясь в прозрачный зимний воздух, ласково окружающий меня, до меня не доходят. Поэтому движения мои величавы и замедленны. Мне ведь всегда мешала чужая речь. И все встречные любезные люди жестами и киванием головы поздравляют с окончанием моих мучений. Они, судя по их радостным лицам, тоже очень ждали этого. Шествие в полной тишине. Ведь бриться больше не придется, счастливо осознаю я. Только иногда обтираться чистым снегом, а его в наших краях навалом. И идея бесплатного омовения ободряет меня чрезвычайно.

Среди гуляющих встречаю старых знакомых, с кем бывал близок в юности. Они не изменились и тоже легко узнают меня.

Навстречу в костюме охотника и в болотных сапогах шествует бодрый Овечин. Он очень хочет со мной говорить. Но речь невозможна. Он держит тяжелую телефонную трубку с болтающимся шнуром. Кто-то мягчайшим движением вкладывает мне в руку такую же. Неторопливо подношу ее к уху.

В ней звучит овечинский голос...

...К вечернему часу я, как обычно, задремал, развалившись в мякоти драного кресла перед хреновым телеком. Футбол уже кончался, наши опять лажанулись. Им уже ничего не могло помочь. Меня захлестывала волна равнодушия. Надо отметить, что после развода, размена и разъезда я здорово опустился.

Кажется, уже метров на пять ниже, чем надо.

Телефон стоял на полу, на самом дне моей однокомнатной норы. В нем дотлевал разговор с супругой. Мы что-то в очередной раз устало пилили, какие-то последние бездревесные тени совместной жизни. Мы запыхались.

Неутешительный итог распила таков: ей - все щедрые запахи нашей древесины нашего прошлого, мне - все постыдные пятна настоящего.

Я, кажется, на этот раз предложил ей забрать, наконец, все. С пятнами заодно.

Ведь пора ей догадаться, что и настоящее станет отстоящим.

Другого звонка определенно не было, просто в моих руках сама собою материализовалась тяжкая трубка с его речью, забившейся зверушкой в черный корпус.

И я сразу признал непостаревший театрально-выпуклый и выразительный баритон неисправимого монологиста. Речь сносилась в мою сторону жесткими пузырями. Будто их выдули уста мультяшки, а не реального персонажа. Мои вставные реплики, конечно, не подразумевались.

Также не было и гудков отбоя. Звук исчез, как и возник. Будто из ничего. Он просто исчез, опустившись в тяжелом коромысле трубки на рычаг. У меня старый-престарый телефонный аппарат, я храбро отбил его у жены. Точнее, мне его оставила она - не взяла в свою новую лучшую жизнь моего черного и тяжелого дружка. И его ни за что не променяю на новомодный.

Я не запомнил, назначил ли Овечин во время нашего разговора встречу. Но неким образом мы должны были сойтись для чего-то важного на знаменитом поле. Я был ужасно заведен, будто выпил лишнего, но не опьянел, а размазался, потек.

Редкие охапки ленивой зелени по периметру лучшего поля наливались прохладным сумраком. Они вопиюще отдыхали от дневных трудов. Ведь сейчас никто не расталкивал их листву жадными глазами, не трепал руками поросль. Они замерли, словно томный апофеоз знаменитому городу, где я теперь обитал. Ведь мое обитание в нем было единственным неотъемлемым достоянием.