Источник солнца - [14]

– Да, есть немного.

– Есть немного – это глупость. Нужно есть как можно больше, если дают. Если не дают – уже другой вопрос. Вот что я думаю. – Валя дернул ухом.

– А чего дают? Капусту, что ли?

– А тебе не нравится? Я вот не ел сегодня, и мне нравится. Ты ел – отдай ее мне.

– Я не ел. – Артем положил себе полвилка капусты и густо залил ее майонезом.

– Тем, Сашку привезли. Она в твоей комнате спит.

– Спит уже?

– Она у нас поживет, да? Чего-то мама такое сказала…

– Да вроде.

– Ты хоть одну сказку какую-нибудь помнишь? Давай вспоминай. Потому что детям на ночь нужны сказки. И желательно со счастливым концом.

– Да? А бывают такие, у которых счастливое только начало?

Валя замер над тарелкой, озадаченный вопросом. Но через мгновение, вспомнив философию обывателя, пожал плечами и принялся за вареную колбасу, нарезанную и уложенную веером.

– Ты давай… кончай умничать. Ешь. Совсем остыло все.

– Собственный братец печется обо мне!

Валя подобрал горбушкой майонез, встал и, отряхнув ладони, потрепал Артема по голове.

– Ну вот! Еще и руки об меня вытер. Злодей!

– Всякому бы таких злодеев, Тем. – Валя отцепил от пояса сотовый и, изучая его, покинул кухню.

Артем тоже отстегнул телефон и положил его рядом с тарелкой.

За окном сквозь темноту дрожали язычки фонарного пламени. Артем любил представлять себе, что окружен незнакомым городом со всех сторон и люди, бывшие до того его семьей, вовсе ему не родные, а так, какие-то добрые, совершенно незнакомые мужчины и женщины. И что сам он не он, а безымянный наблюдающий за миром глаз. Единая субстанция восприятия. Источник еще одного мнения о свете.

Как же давно он не говорил с братом! Года два уж точно. Так, по-настоящему, чтобы забыть о времени и не заботиться о правильности языка. Потому что родному человеку все равно, сколько раз в твоей речи «что» и «который» встанут рядом. Потому, что роднее Вали у Артема не было никого. Чаще получалось так: Валя приходил и заставал Артема уже спящим. Реже – наоборот. Но неизменно было одно: кто-то из них уже спал. Оба уставали, поскольку университетская программа давалась им без щемящей душу легкости, и оба искренне верили, что братьям, быть может, и говорить не нужно между собой. Что все и так ясно, потому что они видят друг друга насквозь. Но это «насквозь» было обманом. Пускай и не самым непоправимым и даже, в принципе не самым ужасным из тех, что знавало человечество, но, пожалуй, самым распространенным. Мы очень и очень заблуждаемся, полагая, что молчание в семье стоит иного разговора. Разговор, порой и состоящий сплошь из банальностей, человечнее. Он связывает говорящих, заставляя думать друг о друге.

Последней стадией отдаления Вали стала его влюбленность в Нину. Нина училась на архитектора. Неплохо рисовала. Была крайне необщительна и невелика ростом. От Вали он узнал о неурядицах в ее семье: отчим, принося в дом деньги, всячески требовал за это уважения к себе – уважения, нередко достигавшего гипертрофированных размеров. Нина тратила столько, сколько могла придумать, и при этом тихо ненавидела мужа матери. Она ненавидела и отца, оставившего семью одним весенним утром – ушедшего в библиотеку и не вернувшегося ни к вечеру, никогда вообще. Она жила и мстила каждым прожитым днем – чаще по мелочам, реже по-крупному. По-крупному ей удалось-таки отомстить, как она сама считала, когда они с Валей вкусили запретного плода наслаждений. Мать не прогнала ее из дому, но стала относиться иначе: в девочке она разглядела женщину и внезапно поняла, что совсем ее не знает. Точно рядом с ней теперь жила не та, которую она растила, кормила, лечила и по-своему любила все двадцать лет, а совсем другая какая-то Нина. И чувствовали все себя в семье Багетовых, точно в доме их обнаружился неожиданно невиданный доселе зверь. На самом деле он жил все время с ними, а они и не знали. И ни выгнать зверя, потому что тогда придется признать собственную близорукость, и ни оставить его как есть. Поэтому зверя решили выпустить гулять на четыре стороны. А зверю только того и нужно было.

Нина общалась с одним Валей. С Артемом – никогда. Хотя он и пытался несколько раз пойти на сближение. Нина не утруждала себя звать Валиных и его, Артема, родителей по имени-отчеству – она просто их не запоминала. Лучшим обращением было безлико уважительное «вы». Настя Нину приняла. В глубине души эта девочка казалась ей слишком простой, быть может, для ее сына, но в любом случае влюбленность в нее была лучше пристрастия к зеленому змию.

Евграф Соломонович был не так скор на симпатии. Он всякий раз пытался застигнуть Нину одну, когда та ждала Валю – мывшего руки или ушедшего ненадолго по своим делам, – застигнуть и разговорить. Причем он совершенно не допускал мысли, что Нина может его испугаться или элементарно не иметь желания вести с ним беседу. Нине Евграф Соломонович казался небожителем, интеллигентом, до уровня которого она не могла и не стремилась подняться. Это как в случае с Марианской впадиной: мы знаем, что она глубока, что она существует. Но никогда не поедем измерять ее собственноручно. Евграф Соломонович всего этого понять не мог и продолжал упорно стеречь Нину при каждом ее появлении. Тоже звал ее на «вы», отчего ей становилось смешно, и, цепляясь за ее немногословные ответы, лепил из них остроты. Все его попытки напоминали игру в одни ворота, и менее авторитетный в Нининых глазах Артем, несмотря ни на что имел больше шансов поговорить с ней, чем Евграф Соломонович.