Истины на камне - [4]

Я еще не верил, что городище населяет гомо сапиенс, похожий на нас. Если здесь обитают братья по разуму, мне, значит, выпала необычайная удача; ведь человечество до сих пор одиноко. Жизнь в космосе мы находили, но разумную никогда.

— Верни зонд, — приказал я Мозгу. — Пусть передаст прямое изображение. И крупным планом.

— Есть.

— Быстрей!

— Команда принята.

…Но разумную — никогда. Часть ученых Земли пришла почти к абсолютному убеждению, что надежды наши, увы, тщетны. Правда, сейчас, когда изобретен способ перемещения, в несколько раз превышающий скорость света, увеличились шансы ответить на вечный и мучительный вопрос; есть Разум во Вселенной или же нет его?

У экспедиции, в состав которой я попал почти случайно, была цель совершенно иного свойства: «Комета» добиралась в область галактики, где начался чрезвычайно активный процесс образования звезд. «Комета» не могла задерживаться, и потому я здесь. И мне, кажется, феноменально повезло.

Сердце мое екнуло, когда зонд начал передачу. Он завис над городищем, и я закричал:

— Люди! Это же люди!

Подробности сперва ускользали, но я видел людей, таких же, как я, — они смотрели вверх с тревогой, потом (и опять я не уловил подробностей) что-то там произошло, что-то там зашевелилось, и во мгновение ока передо мной опять была юрта с острым верхом, коричневая и гладкая, как стекло.

Я ликовал.

«Здравствуйте, братья! Я скоро приду, разделю ваши печали, подтяну ваши песни, если вы их поете, посижу у ваших костров, если они горят, и расскажу вам про небо, черное и без края. Я помогу вам, чем могу. А могу „многое“…»

— Убери зонд!

— Есть.

— Сколько километров до городища?

— Северо-восток, пятьдесят километров.

— Приготовить танкетку!

— Есть.

3

Я еще собирался дать команду запустить в космос ракету-передатчик: она выйдет в точку, откуда можно переправить информацию на «Комету». Операция займет приблизительно полгода. Однако зрели во мне при раздумье некоторые сомнения, и команды в итоге не последовало. «Успеется, — сказал я себе. Успеется. Теперь же действовать немедленно: ведь мы так долго ждали!»

Я надел скафандр и покинул гондолу, Я торопился, и меня лихорадило от нетерпения. Вот уж никак не предполагал, что способен на такие порывы: нас с детства умело приучали анализировать поступки, внушали аксиому; сперва мысль, потом уж и действие. Кроме того, среди молодежи царил дух иронического скепсиса. Мы хотели быть мудрыми и ничему не удивлялись. Старались, во всяком случае, ничему не удивляться. Очень старались! Наш образ действий, наши манеры обуславливались обстановкой. Для земной цивилизации все проблемы казались разрешимыми, природа не имела тайн, которые бы мы не могли в принципе разгадать. Я считаю и считал, что чрезмерные эти возможности лишили человека многого — они разучили его радоваться малому. Видите, и совершенство имеет свои отрицательные стороны. Путь к совершенству, конечно же, бесконечен, но мы пока просто не имели четкого представления, куда и каким путем идти дальше. Одно время даже бытовало мнение, что не стоит посылать экспедиции за пределы солнечной системы, поскольку всякая экспедиция-риск. Нас обволакивало благодушие, обвораживала безмятежность, мы дряблели. Не всем это нравилось, и «Комета» все-таки рванула в космос. За ней пойдут другие корабли. Принято решение расселяться по галактике, искать новые миры и молодые звезды с планетными системами, пригодными для освоения. Вперед! Таков сегодня лозунг моей Земли. Мы наконец предпочли действие, и это, местное слово по мне.

…Вездеход миновал пляж, дальше потянулись пустые холмы, поросшие тощей травой, и вдалеке я заметил — белые пятна; когда же подъехал ближе, разобрался, что это цветы-деревья, иначе их не назвать. Цветы-деревья от метра высоты до четырех-пяти. Мохнатые стволы, напоминающие формой старинные амфоры, венчались соцветием-розеткой. Лепестки лишь обозначались, сам же цветок, идеально круглый, напоминал шестеренку, однако зубья ее были не острые, они очерчивались мягко, обегая полный круг. Я остановил танкетку, не утерпел; грех проезжать мимо такой красоты. Я выбрал деревцо поменьше и опустился перед ним на колени, чтобы заглянуть в чашу, в темную ее горловину, стекающую в ствол. Цветок был прозрачный, в нежных жилках его сонно пульсировала жидкость, подчиненная ритму, — она то разбегалась по цветку, то опадала, как вода в родничке. Это тихое движение можно было наблюдать вечность. Но смотреть одно, Я хотел еще в силу исконной человеческой привычки потрогать чудо руками, меня просто подмывало прикоснуться к цветку, иначе бы я целый день чувствовал неудовлетворение, жил бы, испытывая легкое огорчение от мысли, что не сделал чего-то весьма важного. Через скафандр я все равно бы ничего не ощутил; теплый цветок или холодный, гладкий или шершавый, нежный или грубый? Рассудок диктовал: не трогай, но рука, неладная, помимо воли легла на цветок, белый, как подвенечное платье, и такой хрупкий на вид. Розетка мигом сжалась в трубку, внутри трубки что-то хлюпнуло, как в простуженном горле, из отверстия ударила сильная струя. Обзорное стекло скафандра заволокло серой пеной. Я ощупал грудь, пальцы липли к скафандру, ко мне, казалось, слеталась и сползалась вся живность планеты. И откуда она бралась в пустой степи? Вот оно что; от меня пахло, наверно, как от парфюмерной лавки… По стеклу ползали букарашки, кто-то, похоже грызун, больно рвал ногу зубами. «Пора бежать!»