Истины на камне - [28]

— Я подумаю над твоими словами, друг. И не сердись.

— Я и не сержусь, Хозяин.

3

Ночь я не спал.

Я сидел у экрана гондолы и пробовал размышлять ясно и по порядку; наступает тот самый момент, когда легковесно полагаться лишь на интуицию, нужен строго очерченный план действий. Никто не поможет мне найти правильное решение, даже премудрый искусственный мозг, лишенный души. Как же мне быть дальше?

— Голова, ответь: есть еще гомо сапиенс на этой планетке?

— Есть.

— Покажи!

На выпуклом экране возникла живая картина — величаво плыли, набегая, пестрые куски, отснятые на Синей роботами. Сперва тянулась полупустыня, отороченная скупой травой и кустарниками, дальше начались джунгли с реками, озерами и болотами. Вода блестела тускло, замутненная илом. Потом начались горы с рощами, которые редели на кручах, пока не иссякли вовсе. Рощи сменили луга с крупными цветами, лишенными сочной яркости: цветы были однотонные, по большей части темно-синие, изредка — коричневые. Луга оборвались. Теперь мощно вздымались горы с острыми гранями. На склонах бляшками сверкал лед, испуская по крутизне ручейки — белые веревочки. Между двух скал, в седловине, я приметил дымок — он сочился из рваного отверстия пещеры.

— Стоп!

Да, из пещеры, на невообразимой высоте, действительно, сочился дым, я не ошибся.

— Костер?

— Да.

— И сколько их там, гомо сапиенс?

— Точной информации не имею пока, но человек двести.

— И это все?

— Замечено еще два костра. В горах два костра. Есть еще поселение на островах.

— Показывай!

Планета разворачивалась, как лента не очень яркого тона: уже знакомые джунгли с реками и озерами были там; холмистые полупустыни с оврагами, и наконец в глаза ударила густая лазурь: внизу началось море. У меня дрогнуло сердце — я люблю море и, бывало, дома проводил на берегу, где-нибудь в нелюдном затишке, целые дни, не чувствуя ни голода, ни времени. Море очищает, его движение наполнено мыслью высшего порядка. Втайне я храню к морю религиозное почтение и мальчишкой приходил на берег жаловаться, тосковать или качаться на волнах, глядя в небо. Море умеет смеяться. Смех его ровный и чуть снисходительный; оно умеет и сердиться, яриться, уставать. Оно спит и просыпается, потому что — живое. Я верю — оно живое. Я возвращался после свидания с морем очищенный и мудрый, как старик. Когда-нибудь я приду к здешним берегам, чтобы набраться спокойной силы, которой хватает надолго. Приду!

…Волны, крутые и горбатые, катились шеренгами бесконечно к смутной дали. Посреди воды местами торчали острые, будто зубы хищника, камни, попадались и плоские валуны, песчаные косы и отмели. Дальше было широко и просторно. Ветер теребил самую крутизну волны, сбивал с нее гребешки, похожие на пламя, которое возгорается вдруг вдоль затухающей головни. Волны пропадали в невысокой дымке. Вот показались и острова, заросшие деревьями. Были острова совсем пустынные сплошь песок да галечник. Деревни — их было две — раскинулись на самом большом куске суши в форме пирога посреди архипелага. Люди и здесь на ночь устраивались, видимо, в пещерах, напоминающих ласточкины гнезда — на крутом яру и в тени гор. Ходы в пещеры закрывали огромные циновки, сплетенные из лиан. И никакого движения. Выше пещер на плоской равнине, у самого ее края, падающего к воде, догорал одинокий костер.

— Вечер, Ло. Они рано ложатся спать. И рано встают.

— Понятно. Еще хочу спросить… Где же теперь наш силач, Голова?

— Он не бедствует, он лучше подготовлен к одиночеству, чем другие. Показать его?

— Не стоит пока. Что ты знаешь сейчас о так называемых стрекотухах?

— Исследования ведутся по программе. Полной ясности еще нет.

— А предварительные выводы?

— Могу ошибиться, Ло.

— Неважно.

— Удивительная форма. Это коллективный организм. Аналога у меня нет, можно сравнить лишь приблизительно с нашими муравьями. Вернее так; нечто среднее между муравьями и пчелами. Назовем семью условно роем, повторяю, условно.

— Назовем. Дальше?

— Рой, насчитывающий около семисот тысяч особей, подвержен циклам: окукливание и активное функционирование… Сейчас стрекотухи в активной фазе, она, по предварительным данным, длится триста-четыреста лет.

— Потом?

— Рой слипается, образуя желеобразную массу, покрытую сверху прочной оболочкой. Получается нечто вроде шара диаметром около двух метров.

— Дальше?

— При благоприятном стечении обстоятельств шар способен преодолеть тяготение и выйти в космос. Механизм этой уникальной способности пока неясен.

— Да-а…

— Хочу подчеркнуть еще одну особенность этого насекомого. Отдельная особь — ничто, она вполне сравнима с деталью сложной машины, смонтированной, ну, скажем, из блоков: детали взаимозаменяемы без ущерба для целого, но матка роя — тот центр, без которого немыслимо существование популяции.

— Интересно. У тебя все?

— Если коротко, то все пока.

— Сможем ли мы серьезно противостоять, если возникнет такая необходимость, этим самым стрекотухам.

— Защититься сможем, противостоять серьезно — вряд ли.

— Вот даже как?!

— Матка наделена интеллектом, но она существует как бы отдельно и редко пользуется своей властью.

— Ты хочешь сказать, что банда предоставлена самой себе?