Истинный д’Артаньян - [36]

Что до д'Артаньяна, то он уже опять был в пути и 12 декабря перепоручил заботам старого друга Бемо своего последнего узника Пеллиссона. Он был счастлив, что достойно выполнил поручение, и уж ни в коем случае не досадовал на то, что наилучшим образом избавился от неблагодарной обязанности изображать из себя импровизированного тюремщика.

Глава X. Д'Артаньян – тюремщик

Увы! Бедный д'Артаньян и не предполагал, что его карьера тюремщика только начинается. В Венсенне, куда суперинтендант был переведен в конце 1661 года, между двумя офицерами, которым была поручена его охрана, – лейтенантом короля по управлению замком г-ном де Марсаком и знаменосцем лейб-гвардии г-ном де Талуё – вскоре начались раздоры.

Их стычки заставили короля вновь призвать к себе своего верного мушкетера и приказать ему незамедлительно отправиться в Венсенн и обеспечить надежную охрану Фуке и его приближенных, служа столь же ревностно, как это уже было в Анжере.

На следующее утро, 4 января 1662 года, в 4 часа утра д'Артаньян в сопровождении пяти десятков мушкетеров с факелами в руках уже был у ворот Венсенна. В силу королевского приказа все, что касалось безопасности замка, включая охрану ворот и охрану подъемного моста, перешло теперь в его ведение. Господ де Марсака и де Талуё просили больше не беспокоиться об охране узника.

Итак, д'Артаньян стал царить в венсеннской темнице подобно тому, как Бемо царил в Бастилии. Помня о дерзком побеге герцога де Бофора[65], осторожный гасконец с самого своего приезда стал принимать все возможные меры предосторожности. Он расположил на втором этаже тюрьмы у дверей занимаемого Фуке помещения специальный отряд мушкетеров и, кроме того, приказал, чтобы в комнате узника находилось двое часовых. Посредником между Фуке и остальным миром мог быть только он сам. Например, он лично передал суперинтенданту Библию и труды св. Августина, он же по поручению Фуке продал два драгоценных камня, с которыми тот пожелал расстаться.

4 марта по подъемному мосту замка проехали комиссары Понс и Ренар, а также секретарь суда Жозеф Фуко, которые прибыли для того, чтобы допросить арестованного. Процедура допроса обещала быть долгой, поскольку в разных домах Фуке было изъято не менее шести тысяч документов: письма, доклады, расчеты, памятные записи, проекты, планы. Все это следовало рассмотреть подробнейшим образом.

Необходимо признать, что в целом этот судебный процесс был крайне несправедливым, показывающим, до какой степени ослепления может дойти правосудие, если оно действует под нажимом власти. С самого начала в разбирательство постоянно вмешивалась Канцелярия. Пункты обвинения были в избытке составлены Кольбером, его дядей Пюс-сором, секретарем суда Фуко, государственными советниками Лозеном и Лафоссом, советником Парламента Понсе, и все они были столь предвзятыми, что виновность и осуждение бывшего суперинтенданта ни у кого не вызывали сомнения. Дознание проводилось самым бесчестным образом, многие документы были изъяты или проигнорированы. Проинструктированные канцлером Сегье секретари записывали не все ответы обвиняемого.

Некоторые параграфы обвинения были абсолютно справедливы. Фуке отнюдь не был святым: зачастую он путал государственную казну со своей собственной. Как артистичный и склонный к некоторым вольностям большой сеньор, какового он из себя изображал, владелец замка Во достаточно ловко жонглировал королевскими миллионами. Впрочем, в его время это было простительно. Разве сам Мазарини не составил успешно свое значительное личное состояние на основе общественных доходов? Однако Фуке был далек от того, чтобы быть той бесчестной темной личностью, которую безжалостно делало из него обвинение.

В середине июня Палата правосудия, рассмотрев протоколы первых допросов, постановила, что Фуке должен быть «препоручен», то есть что, вместо того чтобы быть заключенным по приказу короля, он отныне становился узником по постановлению Палаты. Поэтому он уже не должен был оставаться под охраной венсеннских мушкетеров, и режим его содержания под стражей слегка смягчался. Ему позволили исповедоваться замковому канонику и разрешили даже передать через тюремщика несколько писем семье. В наступающее лето д'Артаньян мог иногда позволять ему подышать воздухом на тюремной террасе и передавать ему, поскольку состояние его здоровья ухудшилось, «лакричную воду».

Все эти меры не могли не обеспокоить врагов Фуке, в особенности мрачного и сурового Кольбера, сторонника жесткой и мстительной политики. Он пустил слух, что заключенный может легко общаться с внешним миром, что охрана недостаточна, неэффективна и состоит с ним в сговоре...

Обеспокоившись этими тайными подстрекательствами и злонамеренными слухами, гасконец нахмурил брови. Кто осмеливается распускать подобную клевету? У него, всегда столь щепетильного, были все основания для огорчения. Он тотчас направил ко двору письмо с решительным протестом против того, чтобы его бдительность и честность ставили под сомнение. Летеллье сразу же успокоил его:

«У Вас нет никаких оснований беспокоиться о том, что в Париже говорят, будто бы г-н Фуке в курсе всего, что происходит; эти ложные и не имеющие никаких оснований слухи не произвели на короля ровным счетом никакого впечатления».