Истинная жизнь Себастьяна Найта - [47]

Когда приборы отгремели первое блюдо, блондин закурил папиросу и удалился. Через минуту он вернулся, неся пепельницу. Мадам Лесерф, до этого поглощенная едой, сказала, взглянув на меня:

— Так вы, стало быть, в последнее время много путешествовали? А вот я ни разу не была в Англии, все как-то не получалось. Прескучное, должно быть, место. On doit s'y ennuyer follement, n'est ce pas?[43] Да еще туманы… И ни тебе искусства, ни музыки… Этот кролик приготовлен по-особому, надеюсь, вам понравится.

— Кстати, — сказал я, — чуть не забыл: я написал вашей приятельнице письмо, что буду здесь… нечто вроде напоминания.

Мадам Лесерф положила нож и вилку. Вид у нее был удивленный и раздосадованный.

— Как! — воскликнула она.

— Что ж тут плохого? Или вы думаете…

Мы молча доели кролика. Последовал шоколадный крем. Светловолосый господин аккуратно сложил салфетку, вставил в кольцо, встал и, слегка поклонившись хозяйке, удалился.

— Кофе будем пить в зеленой гостиной, — сказала мадам Лесерф служанке.

— Я на вас страшно зла, — сказала она, едва мы уселись. — Думаю, вы все испортили.

— Что же такого я сделал? — спросил я.

Она отвернулась. Маленькая тугая грудь ее вздымалась. (Себастьян где-то пишет, что такое бывает только в романах, но вот доказательство, что он не прав.) Еще, кажется, подрагивала голубая прожилка на бледной, почти девичьей шейке (тут я менее уверен). Ресницы трепетали. Да, она определенно была хороша. Не южанка ли? Например, из Арля. Нет, выговор парижский.

— Вы родом из Парижа?

— Благодарю, — сказала она, не глядя не меня. — Это ваш первый вопрос обо мне самой. Но это не искупает вашей вины. Глупее вы поступить не могли. Попробую, может быть… Извините, сейчас вернусь.

Я уселся поудобнее и закурил. Косой солнечный луч кишел пылинками: к ним добавились спирали табачного дыма и легко закружились, словно готовые всякий миг угодливо сложиться в живую картину. Не хотел бы, повторяю, тревожить эти страницы ничем относящимся ко мне лично; но мне кажется, что читателя (а кто скажет — может быть, и призрак Себастьяна) позабавит, если я скажу: в голове у меня мелькнула мысль с ней переспать. Это было действительно странно, — она ведь одновременно и раздражала меня — вернее, ее речи. Я почувствовал, что теряю власть над собой. Однако к ее возвращению я мысленно встряхнулся.

— Ну вот, вы добились, — сказала она. — Элен нет дома.

— Tant mieux,[44] — отвечал я. — Она, должно быть, в пути, а вы, право же, должны меня понять: мне безумно не терпится ее увидеть.

— Но для чего, скажите на милость, вам понадобилось ей писать? — вскричала мадам Лесерф. — Вы ее даже не знаете. Я ведь вам обещала, что сегодня она здесь будет. Можно ли требовать большего? А если вы мне не верите, если решили меня проверять — alors vous êtes ridicule, cher Monsieur.[45]

— Да нет же, — чистосердечно отвечал я, — мне это и в голову не приходило. Я просто думал… как говорят у нас в России, каши маслом не испортишь.

— Какое мне дело до каши… и до России, — сказала она.

Что мне было делать? Я взглянул на ее руку, лежавшую возле моей. Рука слегка подрагивала, — она была в таком легком платье… по моему позвоночнику тоже пробежала дрожь, вызванная отнюдь не холодом. Поцеловать ей руку? Нужен ли с нею галантный ритуал, не буду ли я выглядеть полным дураком?

Она вздохнула и поднялась с места.

— Ладно, теперь уже ничего не поделаешь. Боюсь, вы ее спугнули, так что даже если она приедет… ну, неважно. Видно будет. Хотите осмотреть наши владения? Мне кажется, снаружи теплее, чем в этом печальном доме.

«Владения» состояли из сада и рощицы, которые я уже успел приметить. Стояло безветрие. Черные ветви, кое-где уже подернутые зеленым, казалось, вслушивались в свою потаенную жизнь. На всем лежала тень уныния и скуки. Таинственный садовник выкопал яму и ушел, оставив лопату ржаветь у кирпичной стены, возле которой он накидал кучу земли. Я припомнил, не знаю уж почему, одно недавнее убийство: убийца зарыл жертву в точно таком же саду.

После затянувшегося молчания мадам Лесерф произнесла;

— Вы, судя по всему, очень любили вашего сводного брата, если столько носитесь с его прошлым. Отчего он умер? Самоубийство?

— Да нет, — сказал я. — У него было больное сердце.

— А мне казалось, вы говорили, что он застрелился. Это было бы куда романтичнее. Я буду разочарована, если герою вашей книги придет конец в постели. Летом у нас здесь цветут розы, вон там, где грязь. Но чтоб я тут провела еще хоть одно лето — увольте!

— Мне бы и в голову не могло прийти хоть в чем-то фальсифицировать его жизнь, — сказал я.

— Ну конечно, конечно. Я знала человека, который издал письма покойной жены и дарил потом знакомым. Почему вы думаете, что биография вашего брата кому-нибудь будет интересна?

— Вам доводилось читать… — начал было я, но в эту минуту у ворот остановился шикарный, хоть и изрядно замызганный автомобиль.

— Боже правый, — сказала мадам Лесерф.

— Может, это она? — воскликнул я.

Из машины выбралась дама — прямо в лужу.

— Да, это она, — сказала мадам Лесерф. — Только оставайтесь, пожалуйста, на месте.

Она побежала по дорожке, маша рукой, расцеловала приезжую, потом повела ее куда-то влево, и обе они исчезли за кустами. Я заметил их еще раз, когда, обойдя сад, они стали подниматься по ступенькам, потом скрылись в доме. Практически от Елены фон Граун у меня остались в памяти только незастегнутая меховая шубка да яркий шарф.