Истина - [34]

— Запутаться въ это дѣло! О, нѣтъ!. Благодарю покорно! Вы меня извините, сударь, если я употреблю свое вліяніе, какъ депутатъ, для болѣе чистыхъ дѣлъ. Конечно, я охотно вѣрю, что вы — порядочный человѣкъ. Но увѣряю васъ, что защитить брата вамъ едва ли удастся… Потомъ, какъ это говорятъ люди вашей партіи, мы по отношенію къ вамъ враги; зачѣмъ же вы къ намъ обращаетесь?

Онъ смотрѣлъ на Марка своими мутными, злыми глазами и разразился цѣлымъ потокомъ брани противъ невѣрующихъ, противъ враговъ отечества и арміи. По молодости лѣтъ, онъ не могъ участвовать въ кампаніи 70 года, и служба его прошла въ гарнизонахъ, такъ что онъ даже и не понюхалъ пороха. Тѣмъ не менѣе онъ считалъ себя воиномъ «до мозга костей», какъ любилъ выражаться. Онъ хвалился тѣмъ, что у изголовья его кровати стояли двѣ эмблемы его жизни — распятіе и знамя полка, за которое онъ, къ сожалѣнію, не могъ пожертвовать жизнью.

— Видите ли, сударь, когда вы водрузите въ своихъ школахъ крестъ, когда учителя создадутъ изъ учениковъ христіанъ, а не гражданъ, только тогда вы можете разсчитывать на помощь людей нашихъ взглядовъ, если она вамъ понадобится.

Давидъ стоялъ блѣдный и молчаливый и не перебивалъ рѣчи графа. Затѣмъ произнесъ спокойно:

— Но у васъ мы ничего не просимъ. Я счелъ возможнымъ обратиться лишь къ господину барону.

Тогда Натанъ, видя, что дѣло можетъ принять нежелательный рѣзкій оборотъ, взялъ подъ руку Давида и, сдѣлавъ знакъ Марку, удалился съ ними, какъ бы провожая ихъ къ выходу. Заслышавъ высокія ноты въ голосѣ графа, Крабо съ минуту насторожился; затѣмъ продолжалъ свою свѣтскую болтовню съ дамами, маркизой и графиней, самыми любезными своими духовными дщерями. Когда Сангльбефъ вернулся къ нимъ, слышны были взрывы смѣха, — радостное торжество по поводу того урока, который графъ задалъ этимъ жидамъ; такъ, по крайней мѣрѣ, онъ объяснилъ дамамъ, которыя сочувственно ему рукоплескали вмѣстѣ съ духовнымъ отцомъ.

— Что подѣлаешь! Всѣ они таковы, — объяснилъ Натанъ Давиду и Марку, когда они отошли шаговъ на тридцать (изъ осторожности онъ говорилъ, понизивъ голосъ). — Я нарочно подозвалъ зятя, чтобы вы могли судить о настроеніи всего департамента, т. е. людей высшаго класса, депутатовъ, чиновниковъ, людей, облеченныхъ властью. Посудите сами, могу ли я помочь вамъ? Никто изъ нихъ и вниманія не обратилъ бы на мои слова.

Но такое лицемѣрное добродушіе, въ которомъ слишкомъ ясно сквозилъ наслѣдственный страхъ еврейской расы, наконецъ и ему самому показалось не особенно благороднымъ. Онъ счелъ нужнымъ добавить:

— Впрочемъ, они правы, и я самъ придерживаюсь такихъ же мнѣній; я желаю одного — возрожденія Франціи и тѣхъ традицій, которыя создали ея славное прошлое. Мы не можемъ предать ее въ руки вольнодумцевъ и космополитовъ… Слушайте, Давидъ, я васъ не отпущу, не давъ вамъ хорошаго совѣта. Бросьте это дѣло: вы съ нимъ все потеряете, пойдете ко дну и разоритесь въ конецъ. Если вашъ братъ не виновенъ, онъ самъ выпутается, какъ умѣетъ.

Этимъ онъ закончилъ свиданіе, пожалъ руку Давиду и Марку и спокойно пошелъ обратно къ своимъ, между тѣмъ какъ молодые люди, молча, вышли изъ парка. Очутившись на большой дорогѣ, они взглянули другъ на друга, и имъ стало почти весело отъ такого пораженія: слишкомъ типичной и смѣшной показалась имъ вся эта сцена.

— Смерть жидамъ! — воскликнулъ Маркъ въ юмористическомъ тонѣ.

— А, поганый жидюга! — сказалъ Давидъ съ тѣмъ же выраженіемъ горькой ироніи. — Онъ мнѣ откровенно посовѣтовалъ бросить брата на произволъ судьбы; онъ самъ бы поступилъ такъ, не задумываясь ни на минуту! онъ отрекся отъ своихъ братьевъ и никогда не измѣнитъ своей тактики!.. Теперь ясно, что стучаться въ двери знаменитыхъ единоплеменниковъ совершенно безполезно. Страхъ дѣлаетъ ихъ подлыми трусами!

Закончивъ довольно быстро все слѣдствіе, судья Дэ медлилъ окончательнымъ приговоромъ. Ходили слухи, что онъ переживаетъ серьезную нравственную борьбу: съ одной стороны, проницательный по самой своей профессіи, онъ не могъ не подозрѣвать истины; съ другой стороны, онъ боялся общественнаго мнѣнія и находился подъ сильнымъ вліяніемъ своей супруги. Госпожа Дэ была любимая исповѣдница аббата Крабо, ханжа, некрасивая и кокетка; съѣдаемая страшнымъ честолюбіемъ, она тяготилась недостаткомъ средствъ и мечтала о Парижѣ, о туалетахъ, о большомъ свѣтѣ, и только ждала какого-нибудь выдающагося дѣла, которое дало бы толчокъ карьерѣ мужа. Теперь такое дѣло нашлось, и она постоянно повторяла, что слишкомъ глупо не ухватиться за такой счастливый случай; если мужъ упуститъ этого негоднаго жида, имъ не выбраться изъ крайней бѣдности. Самъ Дэ еще боролся; въ душѣ онъ былъ честный человѣкъ, — его смущала несправедливость, и онъ выжидалъ, надѣясь на какое-нибудь внезапное разоблаченіе, которое поможетъ ему согласовать свой долгъ съ совѣстью. Такая задержка окончательнаго рѣшенія обнадеживала Марка; онъ отлично зналъ о тѣхъ сомнѣніяхъ, которыя волновали судью, и въ своемъ оптимизмѣ вѣрилъ въ то, что истина сама по себѣ неотразима, и что побѣда въ концѣ концовъ останется за нею.

Съ тѣхъ поръ, какъ началось это дѣло, онъ часто ходилъ по утралъ въ Бомонъ, навѣщая своего друга Сальвана, директора нормальной школы. Маркъ почерпалъ мужество въ разговорѣ съ этимъ достойнымъ человѣкомъ. Само зданіе школы, гдѣ онъ провелъ три года, съ восторгомъ подготовляясь къ своей дѣятельности, производило на него пріятное впечатлѣніе. Ему были дороги тѣ воспоминанія, которыя воскресали въ его душѣ; онъ съ удовольствіемъ проходилъ по классамъ, гдѣ слушалъ, бывало, столь интересные и разнообразные уроки, бродилъ по дортуарамъ, гдѣ каждый ученикъ самъ убиралъ кровать, по рекреаціоннымъ заламъ, переживая и тѣ часы, когда ученикамъ позволяли ходить по городу, вмѣсто того чтобы присутствовать на службахъ. Школа была построена на большой площади, въ самомъ концѣ улицы Республики; когда Маркъ входилъ изъ маленькаго садика въ кабинетъ директора, ему казалось, что онъ вступаетъ въ мирное убѣжище, и въ немъ снова просыпалась былая вѣра въ справедливость.