Истерия СССР - [3]
Мы не станем оспаривать свидетельства очевидцев, напротив, сомневаться в их истинности было бы в высшей степени некорректным; да, (1) — действительно был взрыв, и (2) — над тайгой действительно пролетел горящий шарообразный объект… Но какое именно из этих событий предшествовало другому?
Перед тем, как перейти к кульминационной части нашего повествования, необходимо сказать несколько слов о подрывнике Сергее Иванцове — уникальном человеке, гибель которого и послужила поводом к написанию этого текста.
О детстве Иванцова не сохранилось почти никаких сведений; известно лишь, что родился он в одной из глухих поморских деревень, рано лишился родителей, самостоятельно выучился грамоте в гимназии и еще чуть ли не мальчишкой начал работать подрывником на приисках, где и познакомился с Кульгутиным (о Кульгутине еще представится повод рассказать). Мы знаем, что он участвовал в русско-японской войне, откуда вернулся Георгиевским кавалером (с расстояния двух кабельтовых попал из мортиры в фок-мачту японского крейсера). К началу работы в экспедиции Иванцову исполнилось 42 года.
Поражают его физические данные: гигант двух с половиной метров ростом и весом около двенадцати пудов, при этом вовсе не производивший впечатление какого-то увальня; постоянно готовый к работе, не знающий усталости, замкнутый и неразговорчивый.
Сергей Иванцов (справа) рядом с К. Ремизовым
«Этот человек стал настоящим талисманом нашей экспедиции, — вспоминает А.П. Нестеров, — без него мы были как без рук».
Тем временем дела в экспедиции шли весьма и весьма успешно: за год (1906–1907 гг.) было совершено более десяти так называемых «пробных» взрывов, повалено несколько миллионов кубических аршин леса (около 400 тыс. усл. м). Ученые медленно продвигались на восток, в район Подкаменной Тунгуски, где весной 1908 года взрывом мощностью 150 килотонн завершили первый этап работ.
Однако вернемся к воспоминаниям Аркадия Нестерова.
«28 марта утром я проснулся первым и вышел из палатки. Кругом лежал снег; со склона ущелья, где мы остановились, угадывался загадочный изгиб Тунгуски. По склону поднимался Иванцов (казалось, он никогда не спал). На нем были огромный ватник и ушанка. Увидев меня, Иванцов снял ушанку.
— Вот, — сказал он, как бы извиняясь, — ходил заряды проверить. Так, с виду, оно вроде нормально, да вот шнуры беспокоят — не подмокли бы.
Он посмотрел на небо. Ярко светило солнце, и мартовский наст действительно начинал подтаивать. У меня почему-то защемило сердце.
— Успокойтесь, — сказал я, тронув его за плечо, — вчера вечером мы с Александром Ивановичем проверили все расчеты.
— Жалко, — сказал Иванцов, — последний раз таки бабахнем.
Я улыбнулся, но грусть не покидала меня. Пробные взрывы доказали надежность нашей системы, и все-таки…
К полудню все мы собрались на взрывной площадке. Фон Штернберг был в лисьей шубе, Иванцов — в ватнике, все остальные — в тулупах. На шее у Ремизова висел полевой бинокль Готье. Верстах в полуторых от заряда находился наш блиндаж; дюжина шампанского, припасенная на случай завершения работ, дожидалась там своего часа.
Иванцов был у нас поджигающим. Бикфордов шнур тянулся от взрывателя в сторону блиндажа на расстояние примерно полверсты. После того, как шнур загорался, у Иванцова было минут пять, чтобы добежать до блиндажа, — вполне достаточно.
Находившийся у заряда Кульгутин махнул рукавицей — все готово. Все мы направились к нашему убежищу. Иванцов стоял у конца шнура и держал в руках спички.
— Надеемся на Вас, — сказал ему фон Штернберг, проходя мимо. Иванцов смущенно пожал широченными плечами.
Оказавшись в блиндаже, Ремизов первым делом водрузил бинокль на треногу. В мои обязанности входило следить за действиями поджигающего. Я видел, как Иванцов подносит горящую спичку к концу шнура, опускает шнур на снег; мне казалось, я даже слышу шипение огня. Иванцов некоторое время наблюдал за горящим шнуром, затем, видимо удовлетвореный, повернулся и побежал к блиндажу. Он сделал два шага и по пояс провалился в снег. У меня потемнело в глазах… Медленно, как во сне, я обернулся: Кульгутин расставлял бокалы для шампанского на пустом ящике из-под взрывчатки, остальные уже увидели ЭТО.
Иванцов, беспомощно размахивая руками, все глубже погружался в снег. До нас донеслись его крики:
— Господа, — кричал он, — господа-а!!!
— Боже, да помогите же, да сделайте же что-нибудь!!! — причитал где-то рядом Яша.
— Прекратите немедленно, Лопухин! — рявкнул фон Штернберг. Кульгутин застыл с пустым бокалом для шампанского в руках. И в этот момент раздался взрыв.
Тайга начала медленно валиться на северо-запад, север, северо-восток. Иванцова подняло в воздух и понесло на север. Он успел сгруппироваться в полете, как его учили в гимназии, но тут от трения о воздух на нем загорелся ватник. В бинокль я видел, как объятое огнем тело Иванцова прочертило яркую дугу над падающей тайгой и скрылось за горизонтом… Потом все кончилось.»
Сразу после второго «пробного взрыва» (стрелкой отмечен С. Иванцов)
Из приведенного обширного фрагмента воспоминаний А.П. Нестерова ясно видно, что вылет и полет Иванцова (полет горящего тела) последовал сразу вслед за взрывом. Кажущиеся противоречия между «метеоритной» версией и рассказом А.П. Нестерова легко объяснимы: поскольку скорость света на несколько порядков превышает скорость звука, то сторонние наблюдатели, естественно, сначала увидели вспышку (в нашем случае — Иванцова, на теле которого загорелся ватник) и лишь затем услышали сам грохот взрыва (который на самом деле произошел несколькими секундами ранее).
