Исследования и статьи - [49]
Между тем, именно в „Сказании…“ сообщается, что, назначив день сбора войска в Коломне, Дмитрий Иванович с двоюродным братом и „со всеми князи“ отправился к Троице, где прослушал литургию, вкусил монастырской трапезы, получил благословение Сергия и испросил у него двух иноков, Пересвета и Ослебю, „которых ранее знал как опытных военачальников и богатырей“. Вызвав иноков, Преподобный „повелел им вместо золоченых шлемов возлагать на себя схиму с нашитым крестом“ [Ск., 56–57]. Это достаточно важная деталь, по-видимому, была предназначена для „исправления“ образа Пересвета в Задонщине, где он на поле „поскакивает, золоченым доспехом посверкивая“. Оттуда же в Киприановскую редакцию заимствовано указание, что иноки — „братья“, а Печатный вариант „Сказания…“ добавляет, что они еще и „брянские бояре“ [Ск., 109]. Всё это, как показал С. К. Шамбинаго в своем исследовании списков памятников Куликовского цикла, в том числе и „эпизод о посещении великим князем обители взят из Жития (Сергия. — А. Н.) по Никоновской редакции“[214].
Замена автором „Сказания…“ Ягайлы на Ольгерда позволила ему более драматично представить приход на помощь московскому князю Андрея и Дмитрия Ольгердовичей „с ратью литовскою“, готовых за правое дело пойти даже против родного отца, „возненавидевшего их мачехи их ради“ [Ск., 36]. Теперь нерешительность московского князя перед форсированием Дона снимает не письмо Сергия, как в Пространной летописной повести, а совет Ольгердовичей, напоминающих князю о его предках, Ярославе Мудром и Александре Невском, утверждавших свои победы переходом рек: первый — Днепра под Любечем для битвы со Святополком, второй — якобы переходом Невы [Ск., 37–38].
Соответственно, и посланец троицкого игумена теперь появляется в стане московских войск перед самым началом сражения с письмом („книгами“) и освященной просфорой („богородичным хлебом“) [Ск., 42], как последним напутствием на ратный подвиг, что становится своего рода увертюрой к последующему единоборству Пересвета, который видит выезжающего из рядов ордынцев „злого печенега“. Названный в тексте полным именем, Александр Пересвет оказывается здесь, как видно, под влиянием текста „Задонщины“, отцом Якова, которому передает благословение („Чаду моему Иакову — миръ и благословение“), после чего вступает в единоборство и погибает. Судьба Ослеби в „Сказании…“ остается неизвестной. Он — как бы случайная фигура, статист, оттеняющий подвиг своего брата и не имеющий собственной роли в происходящих событиях. Таким же мы видим его и в „Задонщине“, откуда, по-видимому, Ослебя и пришел в „Сказание…“. Но если об Ослебе никаких новых данных варианты редакций „Сказания…“ не содержат, то о Пересвете мы узнаем, что выехал он на поединок из полка Владимира Всеволодовича (Всеволожского), а в Распространенной редакции поименован не только „чернецом“, но еще и „любоченином“ [Ск., 98], что позволило некоторым исследоваелям считать его выходцем из города Любеча.
Впервые из „Сказания…“ мы узнаем и о его противнике, называемом то просто „печенежином“, то „Темир-мурзой“ [Ск., 64 (Киприановская редакция)], то „Таврулом“ [Ск., 406], то „Челубеем“ [Редакция „Синопсиса“ и лубочных изданий], что, конечно же, не способствует доверию к тексту, заставляя предполагать здесь контаминацию разных историко-литературных версий и просто редакторский произвол в изложении сюжета и обрамляющих его реалий. Об этом достаточно подробно писал Л. А. Дмитриев, пытаясь в то же время „подтянуть“ время создания древнейшей редакции „Сказания…“ к событиям 1380 г.[215]
Вот, собственно, почти весь комплекс сведений, непосредственно относящихся к герою Куликовской битвы, каким располагает историк. Остается выяснить, что из этого соответствует действительности, если она вообще доступна такой поверке.
Ситуация, с которой сталкивается исследователь событий 1380 г., действительно необычна. С одной стороны, он не может пожаловаться на скудость материала, скорее, на его изобилие; с другой стороны, материал этот оказывается противоречивым или заведомо ложным. Остается единственный путь; собирая по крохам, постараться восстановить биографии Пересвета и Ослеби, чтобы или признать их мифичность или объяснить сложившуюся ситуацию.
При всей скупости данных, содержащихся в рассмотренных выше источниках, можно заключить, что Александр Пересвет был человеком военным, „бывшим брянским боярином“, хотя в одной из редакций „Сказания…“ он назван „чернецом любочанином“ [Ск., 98]. Поскольку это никак не согласуется с его поведением на поле боя, как то изображено в „Задонщине“, приходится задаться вопросом: а под какими именами нам известны братья Александр Пересвет и Андрей Ослебя — под крестильными, мирскими, или под иноческими, принятыми при постриге.
Если в отношении Пересвета, названного „Александром“ уже в Краткой летописной повести[216] решить вопрос практически невозможно, то с его братом Ослебей дело обстоит иначе. Вопреки легенде, полагающей гибель обеих братьев в битве на Дону и повествующей об их совместном захоронении на территории Старого Симонова села в Москве (В. Л. Егоров, исследовавший приписываемый им склеп в Симоновом монастыре, показал безусловную невозможность его принадлежности братьям
