Исследования и статьи - [11]

В связи с вопросом о христианстве половцев весьма примечателен один пассаж, содержащийся в поучении «К невежам о посте», изданном по рукописи XVI в. Имп. Публичной Библиотеки, где говорится об обычае «невегласов» топить баню в «великую субботу» и кормить «навье», под видом которых приходят бесы и, обсуждая такой прием, решают остаться в доме таких людей, говоря, что других таких не встречали, хотя «мы же походили по болгаром, мы жепо половцемь, мы же по чюди, мы же по вятичемь, мы же по словеном, мы же по инымь землямъ»[59]. Если указание на «чюдь» и «вятичи» содержит косвенное указание на время и место создания поучения как начало освоения этих окраин из поднепровской Руси в конце XI или в начале XII в. (вспомним слова Владимира Мономаха о его походе на вятичей), то помещение половцев в ряду «болгар» и «словен», безусловно к этому времени окрещенных, определенным образом, выделяет их из массы остальных кочевников.

Столь же примечательны и другие косвенные свидетельства христианства половцев, которыми располагает исследователь. Речь идет о русско-половецких браках, заслуживающих внимания по многим причинам.

В системе матримониальных связей древнерусских князей русско-половецкие браки занимают особое место уже потому, что это единственные известные нам браки Руси со Степью. Никто из предшествовавших половцам кочевников не удостоился родства с так называемыми «Рюриковичами» — ни печенеги, ни торки, ни берендеи, ни угры, ни исламизированные волжские болгары, ни даже хазары, породнившиеся с Византией. Можно полагать, что русские князья брали жен или из числа своих родственников, или из аристократии исключительно христианских народов. Обратных примеров до середины XIII в. у нас просто нет. Правило это подтверждают отдельные браки с ясами/аланами, предками современных осетин, которые в то время были распространены от Северного Кавказа до верховьев Дона и являлись христианами. Предполагать, что в конфессионально-матримониальном вопросе для половцев было сделано исключение, нет никаких оснований. Последнее тем более вероятно, что, упоминая о браках с половчанками, летописи ни разу не говорят об их крещении. Самое большее, что можно обнаружить, это церковное венчание «задним числом», как то произошло с Владимиром Игоревичем и дочерью Кончака, вернувшимися на Русь уже с первенцем, который крещен был, как можно догадаться, еще в степи.

Что же касается «еретичества» новоявленных русских княгинь, то оно, по-видимому, «гасилось» приобщением к православной обрядности и удостоверялось почитанием икон и креста. Впрочем, какой-то обряд мог иметь место при получении уже русского имени, хотя и это остается только в области предположений.

Любопытно и другое. Как ни мало нам известно о половцах, их жизни и обычаях, можно видеть, что и сами они в своих контактах и симпатиях отдают явное предпочтение христианским народам. На половчанке — внучке Шарукана, дочери Атрака и сестре Кончака — женился в 1118 г. вторым браком грузинский царь Давид IV Строитель, хотя придворная грузинская традиция строго соблюдала выбор царицы исключительно из круга христианских народов. Вместе с родственниками жены Давид пригласил для защиты Грузии 40 тысяч половцев, которые в нескольких решающих битвах спасли страну от порабощения турками-сельджуками, особенно прославив себя в битве при Дидгори 12 августа 1121 г.[60]

То же самое можно заметить и в отношениях половцев с дунайскими болгарами. Кроме их постоянного участия в антивизантийских выступлениях последних, внимание привлекает беспримерный в истории факт, когда при регулярной поддержке кочевых половцев было создано Второе Болгарское царство, первые правители которого происходили из рода половецкого хана Асеня. Если вспомнить, что восстание Асеней против Византии шло под знаменем борьбы за самостоятельность болгарской Церкви, выбор царей-иноверцев, а затем и цариц-половчанок был бы практически невозможен.

Отношения половцев с Болгарией и Византией заслуживают особого разговора[61]. Здесь же важно подчеркнуть, что и со стороны деятелей болгарской Церкви мы не видим такого обостренного отношения к половцам, зимовавшим в низовьях Дуная, как на Руси, где влияние константинопольского патриархата, а вместе с тем и самой Империи, было гораздо ощутимее. Впрочем, и время было другое. Половецкая династия болгарских царей вступила на престол накануне падения Константинополя под ударами крестоносцев, а потом Византии было уже не до вероисповедных различий…

Но если после всего сказанного и остаются сомнения в изначальном христианстве половцев, обитавших в южно-русских степях (Дешт-и-Кыпчак позднейших авторов), их должно окончательно развеять свидетельство такого авторитетного арабского путешественника первой половины XIV в. как Ибн-Баттута, который в своих записках — прямо заявляет, что «все кыпчаки — христиане»[62]. И это — спустя сто с лишним лет после того, когда еще можно было говорить о каком-либо влиянии православных русских княжеств на быт и культуру «диких» половцев! Следовательно, христианство их было не новым заимствованием, а давним установлением быта, т. е. несторианского толка.