— А не думаете ли вы, — с болью в голосе сказал Тремьен, — что в вас стрелял кто-то, кому было известно о вашем намерении вернуться за камерой Гарета?
— Я сказал Дуну, что, вероятнее всего, это был какой-нибудь мальчишка, вообразивший себя Робином Гудом.
— Нет… боюсь, что…
— Выбросьте это из головы. Какой-то мальчишка.
— Послушайте, Джон…
Он знал. Он был умен. Он наверняка пришел к тем же выводам, что и я, и тем же путем. Кроме того, кто лучше него знал его собственного сына?
— И о книге… — неуверенно начал он. — Не знаю, стоит ли ее продолжать.
— Я буду писать ее, — твердо ответил я. — Книга явится признанием вашего жизненного пути. Сейчас это для вас особенно важно, не менее важно это и для Гарета, Мэкки и вашего еще не родившегося внука. И я сделаю это для вас.
— Вы знаете, кто стрелял в вас.
— Какой-то мальчишка.
Весь остальной путь мы ехали молча.
Фиона, Гарри, Мэкки и Гарет сидели в гостиной. Я настолько привык к тому, что Перкин всегда был вместе с ними, что его отсутствие вызвало во мне нечто вроде шока. Мэкки была бледна, но, сознавая себя хозяйкой, приветствовала меня сестринским поцелуем.
— Привет, — сдержанно поздоровался Гарет.
— И тебе привет.
— Сегодня я отпросился с занятий в школе.
— Отлично.
— Как вы себя чувствуете? — спросил Гарри.
Подошедшая Фиона осторожно положила мне на плечи руки, обдав тонким ароматом духов.
Гарри сообщил, что его тетка Эрика желает мне всего наилучшего. Произнося эту фразу, он иронично улыбался.
Я поинтересовался состоянием его ноги.
Обычная светская беседа.
Мэкки принесла всем чаю. Традиционный для англичан способ избежать нежелательной темы. Я вспомнил, как Гарри плескал коньяк в кофе, после того как мы свалились на джипе в канаву. Сейчас я бы не отказался от такого напитка. Вчера был ровно месяц, как я приехал сюда.
Месяц в Шеллертоне…
— Удалось ли выяснить, кто в вас стрелял? — спросил Гарри.
В его вопросе, в отличие от вопросов Тремьена, не было никакого подтекста. Я дал ему привычный ответ.
— Дун считает, что это сделал какой-то мальчишка. Робин Гуд, ковбои, индейцы… Нечто вроде этого. Узнать это невозможно.
— Ужасно, — Мэкки вздрогнула от воспоминания.
Я взглянул на нее с благодарностью, а Тремьен, похлопав меня по плечу, заявил, что я останусь у них, чтобы продолжить работу над книгой.
Все были довольны. Я как бы стал членом их семьи. Но про себя-то я знал, что где-нибудь весной, досмотрев до конца эту пьесу, вернусь в привычную мне тень, к одиночеству и моему роману. Мне требовалась встряска, и я ее получил, причем такую, что не забуду до конца жизни.
Допив чай, я вышел из гостиной, пересек огромный центральный холл и направился в дальний конец дома, где была мастерская Перкина.
В ноздри ударил терпкий аромат древесины. Инструмент был, как всегда, аккуратно разложен. На холодной плите стояла баночка с клеем. В комнате, где оборвалась жизнь человека, все было вымыто и вычищено, на полированном полу — ни пятнышка.
Я не испытывал к нему никакой ненависти, Я даже сожалел о том, что погиб такой талант. Я размышлял о причинах и следствиях. Что сделано, то сделано, говаривал Тремьен, но тем не менее трудно было избавиться от ощущения какой-то потери.
Экземпляр «Дикой местности» лежал на верстаке. Машинально я взял его и начал листать.
Капканы. Луки и стрелы. Все это мне уже до боли знакомо.
Перевернув несколько страниц, я неожиданно наткнулся на схему точек, которые необходимо прижать при сильном артериальном кровотечении. Я тупо уставился на аккуратно выполненный рисунок: точки на предплечьях, запястьях… и ногах.
Боже милостивый, оказывается, и это он узнал от меня.
