Испытатели - [21]

Супруну становилось тесно, и ему дали возможность большого размаха, послав работать летчиком-испытателем. Прощаясь, Супрун долго жал руку Кушакову, благодарил его.

Обоим было грустно, — они крепко подружились, — но они понимали, что уж таков порядок: учителя остаются в школах учить других; ученики, отрастив крылья, разлетаются в разные стороны.

Идут годы. Нет-нет да и вспомнит учитель какого-нибудь способного парня, читая нотации новичку. Или же вечерком, в компании, вздохнет за кружкой пива: «Эх, и был же у меня паренек!..»

А в то время на границе, в другом, может быть, конце страны, его ученик, увешанный орденами, чокнется за здоровье своего бывшего учителя: «Эх, и был же у нас в школе инструктор!..»

…В ту минуту, когда летчик-испытатель Супрун, имя которого уже было широко известно, вместе с механиком возился под крылом самолета, прилаживая заслонку водорадиатора, его окликнули.

Супрун энергично заработал коленями и локтями, вылез из-под машины и вскочил на ноги.

Кушаков, его бывший инструктор, вытянулся, козырнул и официально доложил:

— Прибыл в ваше распоряжение на переподготовку!

Супрун быстро закончил официальную часть. Началась торжественная. От избытка хороших чувств они обнялись. Потом сели на траву, закурили и начали вспоминать все хорошее, что еще было в памяти, перебирая знакомых.

— Я о вас много хорошего слышал, — говорил Кушаков, — и очень радовался за вас.

Супрун, которому это было очень приятно слышать от скупого на похвалы бывшего своего учителя, краснел, как девятиклассница от комплиментов, и отвечал, что этим он ему, Кушакову, обязан.

Кушаков приехал переучиваться. Он умел летать на шести-семи типах стареющих машин. Супрун — на двадцати семи, среди которых было немало новых.

Испытывая новую машину, Супрун добивался от инженеров наибольших улучшений. Когда самолет принимали на вооружение, Супрун обучал полетам на нем опытных инструкторов из авиачастей и школ, а те передавали свою выучку дальше.

Так Кушаков и Супрун после нескольких лет разлуки опять стали вдвоем летать, но в других, противоположных прежнему ролях.

Бывший учитель оказался способным учеником, а бывший ученик — способным учителем.

По вполне понятным причинам они были подчеркнуто тактичны, предупредительны и, как прежде в школе, довольны друг другом.

Кушаков после нескольких провозных полетов вылетел самостоятельно и быстро освоил новую машину.

Когда настало время прощаться, они горячо жали друг другу руки и шутливо спорили, кто кому должен быть благодарен.

Расставаться не хотелось, но оба знали, что ничего не попишешь, — издавна заведено такое мудрое правило: учителя учат, ученики вбирают в себя их опыт, со временем сами становятся учителями и свое мастерство передают дальше.

Пятьдесят три витка

Снятие с вооружения иностранных «ньюпоров», «Мартинсайдов», «Фокеров» и появление вместо них отечественных истребителей изменяло характер деятельности летчиков-испытателей. Раньше, жалуясь на некоторые свойства «иноземцев» (самолеты входили в штопор настолько же охотно, насколько неохотно или совсем не выходили из него), испытатели могли лишь выяснять безопасные методы управления машиной и сообщать их строевым летчикам. Теперь же они становились участниками творческого процесса по созданию новых самолетов, и одна из наиболее сложных проблем авиации — штопор, с которым бились десятки ученых у нас и за границей, — вставала перед ними со всей остротой. Следует сказать, что штопор, как фигура, ни в обычном, ни в боевом полете никому не нужна.

Штопор — серьезная угроза, возникающая именно тогда, когда летчик ее менее всего ожидает. Стоит летчику допустить, в пылу ли боя, ночью или в тумане, одно менее точное, чем обычно, движение рулями, уменьшающее минимально допустимую скорость полета, как самолет срывается в штопор. Если в этот момент до земли недалеко, то катастрофа неминуема.

…Летчик испытывал первый советский истребитель — коротенький биплан с мотором в четыреста лошадиных сил. Самолет во всем вел себя хорошо. Оставалось узнать, каков он в штопоре.

Летчик набрал заданную высоту, сбавил газ, взял ручку на себя и двинул ногой левую педаль. Самолет на какое-то мгновение замер, затем клюнул, опустил нос и, падая, закружился так, будто его колеса покатились по перилам крутой, почти вертикальной винтовой лестницы. Сделав пару витков, летчик отвел ручку вперед и дал правую ногу. Самолет вместо выхода из штопора заштопорил еще сильнее и стал поднимать нос, будто невидимые перила, по которым скользили его колеса, стали значительно положе.

Истребитель перешел из нормального штопора в плоский, и все попытки летчика изменить положение оставались безуспешными. Парашюты только еще внедрялись, им не особенно доверяли, и летчик оставил свой парашют на земле.

Мысленно он уже простился с женой и детьми и, увидев совсем близко от себя землю, зажмурился. Самолет, однако, хоть и кружился быстро, но скорость вертикального снижения была небольшой. Удар… Скрежет и треск. Летчик открывает глаза и сам не верит им. Самолет имел сравнительно небольшие повреждения, у летчика же оказалась сломана нога. Все это было настолько необычайно, что про летчика стали говорить, будто он родился в рубашке.