Испытания - [56]

«Действительно, растрачиваем высокие слова, и они девальвируются, а отсюда девальвация понятий, — мысленно согласился Вагранов. — Пожалуй, можно было бы внести в статью кое-что из разговора с Пахомовой», — решил он. Прочеркнул линию к полям и вписал: «Предлагая свое решение по сравнительно небольшому вопросу, мы, комсомольцы первых пятилеток, видели все дело в целом. Всегда ли так в аппаратном цехе? Всегда ли так в заводском комитете комсомола, товарищ Гребешков? По словам многих комсомольцев, далеко не всегда. Комитет комсомола иной раз не умеет возглавить и направить в нужное русло инициативу молодежи. Думается, тому пример — голосование в бригаде Лаврушиной».

Вагранов набрал по ВЧ номер секретаря ЦК ВЛКСМ и назвал себя.

— Извини, хочу с тобой посоветоваться по комсомольским делам, от которых оторвался; последний раз был активным участником съезда комсомола, дай бог памяти, в 1936 году, а в мае, на вашем Шестнадцатом, уже, по существу, был только наблюдателем. Так вот, хочу прочесть тебе критический абзац — не слишком ли я перехлестнул?

— Перестраховка? — весело прозвучало в трубке.

Вагранов принял шутку:

— Журналисты, наверное, скажут так. А я ведь партийный работник. Скорее не перестраховка, а партийная привычка — посоветоваться по острому вопросу с главным специалистом в данном деле.

Он прочитал вставку.

— Кажется, перехлестнул немного, Андрей Степанович! — Пауза. Впрочем, недолгая. — Перехлестнул немного. Ну да ладно! На пользу. Прочитают и не только пошумят — подумают… Что-то непохоже, что ты оторвался! Или, может быть, хороший подсказ?

— Хороший, — охотно подтвердил Вагранов, — дивчина тут одна приходила… — Он быстро поправился, спохватившись, что назвал пожилую женщину явно неподобающе: — Гражданочка одна ко мне приходила, главный экономист завода, только с грамматикой не в ладах, употребляет обороты девятнадцатого века: «вы подумал», «вы решил».

— Так что критика из прошлого столетия идет? — засмеялся секретарь.

— Читай воскресный номер, — пообещал Вагранов, с удовольствием представляя себе за энергичным молодым голосом в трубке открытое, внимательное лицо собеседника. — Впрочем, даже нет! Завтрашний номер читай!

Вагранова вдруг охватило давно забытое чувство — нетерпеливое желание поскорей увидеть, понять, как отражаются в гуще молодежи мысли, высказанные им в речи или в статье… Сколько симпатичных людей на свете, сколько интересных людей, а поговорить с ними не хватает времени!..

Он встал из-за стола, подошел к открытому окну. Ему нравилось думать, глядя в окно, на реку вдали, окаймленную с одной стороны первыми вечерними огнями, а с другой — древними темными башнями с их суровой сдержанностью, спокойными линиями. Не декоративные колонки, а столпы, принявшие на себя тяжесть веков.

Огней зажигалось все больше… Может быть, многие люди стоят сейчас так же, как он, возле открытых окон?

— На вторую полосу полуподвалом — бригаду Лаврушиной вместо пустозвонства, которое опять поставили из залежалого запаса! — сказал Вагранов, подойдя к аппарату кнопочной телефонной связи (при прежнем редакторе эту техническую новинку прозвали «пультом личности» и «матюгальником»). — Я сам сейчас спущусь в типографию! — добавил Вагранов. «Не хватает времени поговорить, — продолжал он мысленно, — а если с газетной страницы?»

Та линия его личной ответственности, которую он чувствовал, но все никак не мог ухватить, та личная причастность к ошибке, казалось бы, не имеющей никакого отношения к повседневной деятельности редактора, наконец определилась. Четко определилась, ну прямо-таки черным по белому: газета должна разговаривать с людьми не так, словно обращается к безликой серой массе, а по-человечески. «Нас завораживает статистика, — подумал Вагранов, — да, конечно, миллионы читают газеты, слушают радио, сидят у телевизоров. Миллионы. И все-таки слушает, смотрит, читает  к а ж д ы й  человек. К нему и надо обращаться, с ним разговаривать… Почти аналогично тому, как Лаврушина не должна была бы забывать — а очень похоже, что забывала, — важность роли каждой личности, каждого характера для успешной работы всей бригады. Очень похоже, что права Пахомова: для Лаврушиной в бригаде все были одинаковы, именно не равны, а одинаковы, для нее бригада — только нечто компактное, такое, каким в ее представлении остались челюскинцы. Журналистки, проводившие рейд, обратили внимание на то, что нет у Лаврушиной «подхода к любой монтажнице как к личности». Вагранов перелистал материалы рейда и нашел нужное место. По мнению участниц рейда, Лаврушина «не умела ограничить себя как воспитатель и в результате часто бывала деспотична». В качестве примера был приведен случай, когда Лаврушина не разрешила монтажнице подойти к телефону поговорить с мужем, уезжавшим в длительную командировку. Примечание к этому позабавило Вагранова и немного огорчило: «Андрей Степанович! Мы хотели подкрепить цитатой из Джона Локка, родоначальника современной педагогики, но по памяти боимся ошибиться, а в библиотеке Локка нет. У вас же, конечно, есть, раз вы социолог и работаете над научным трудом».