Испытание временем - [176]

Было обидно за людей, за вынужденную бесплодность их трудов. Многие приехали издалека, одни подолгу колесили в поездах, другие и до поездов не скоро добрались — кто на верблюдах через пустыню, кто на санях в собачьей упряжке или по воде холодного моря. Именитым ученым было бы полезно на время сойти с высокой трибуны и поменяться с ними местами. Мало ли что подметили эти рабочие пчелы науки. Много наблюдавшие, мало теоретизировавшие, богатые творческим опытом, они, увы, не смогли здесь исполнить свой долг. Было похоже на то, что прославленные ученые ради того, чтобы услышать себе похвалу, соглашались стерпеть одобрение противнику-коллеге. И те и другие допускали, что люди из провинции могут быть полезны науке, но позволить им говорить что попало, рассказывать такое, что может не пригодиться ни одной из научных школ, — какой в этом толк?

Я высказал эти соображения директору института, былому президенту одной из академий, и он не забыл моего прегрешения.

Про себя я решил, что приезжие увезли свои невысказанные думы отчасти из опасения не угодить высоким хозяевам, отчасти сбитые с толку теориями, повторяемыми из года в год и ставшими для них неукоснительной догмой.

Избрав научной темой будущего романа раковую болезнь, я решил встретиться с персонажами книги подальше от столицы, там, где их уста не скованы присутствием авторитетов и мысли не напрашиваются на сопоставления с общепринятыми учениями.

Встречи были разные, но особенно огорчила меня немолодая ученая в онкологической клинике города Ростова. Ее опыты показались мне весьма интересными.

Разновременно прививая животным раковую ткань в оболочку глаза, она наблюдала, как изменяется форма здоровых клеток, прежде чем стать злокачественными. После вскрытия животных выяснилось, что такие же изменения наблюдаются всюду в организме. Это могло означать, что раковый процесс, который мы склонны до поры до времени считать местным явлением, сразу же поражает все ткани.

Я спросил ее: как она расценивает свои наблюдения?

— Вначале я подумала, что это новое подтверждение теории Тимофеевского, — ответила она, — но вскоре поняла, что вернее толковать их с позиции Лепешинской.

Я решил ей помочь глубже осмыслить свою удачу:

— Погодите, вы установили, что раковый процесс распространяется сразу же по всему организму, — не значит ли это, что ткани усеяны опасными зонами и время от времени то один, то другой очаг разгорается? То, что мы называем метастазами, полагая, что пораженные клетки разносятся и насаждаются током крови, судя по вашим наблюдениям, — нечто другое.

— Думать можно что угодно, — последовал холодный ответ, — но я такой теории не знаю.

Я все еще надеялся на успех и сказал:

— На вашей стороне еще один серьезный довод. Известно, что в крови здоровых людей раковая клетка не выживает. Какие основания допустить, что эта животворная сила разносит и насаждает их в тканях?

— Я говорила уже вам, что не знаю такой теории, — упорно повторила она.

— Тогда создайте ее.

Она с такой укоризной взглянула на меня, словно то, что я предложил, лишено всякого смысла. Чтобы, видимо, отбить у меня охоту продолжать бесплодный разговор, она с усмешкой добавила:

— У нас здесь и без того дел немало, некогда нам ученых подменять.

— Что же, — не удержался я от упрека, — рядовому врачу и рентгенологу заказаны пути к великим и малым открытиям? Забыли, что практикующий врач научил нас предохраняться от оспы, такой же труженик, без звания и степени, открыл причину и нашел средство предупреждать родильную горячку, уносившую в могилу бесчисленное число матерей; антисептику подарил нам малоизвестный хирург, мир микробов впервые разглядел простой торговец, а закон сохранения и превращения энергии — установил в своей практике корабельный врач.

Я не мог и не хотел ей сказать: «Не читайте научных книг, не слушайте докладов ученых, подвергайте сомнению серьезные труды современников», — но как иначе убедить ее верить делу собственных рук? Я впервые призадумался над роковой ролью человеческого знания. Так ли неотвратимо, чтобы те, кто отдал науке все силы своего ума, насыщали ею одних и обращали в пленников других? Неужели таков удел знания — ложиться бременем на слабое сознание и невольно его подчинять?

Моя книга должна была внушить рядовым людям, практикам, веру в себя, развязать их природную робость и убедить, что научные открытия доступны всем, кто этого страстно желает. Хотелось также выявить обличье того, кто способности свои обращает против независимой мысли, исходящей от простого искреннего сердца. Прообразом его я избрал главу важной лаборатории столичного института. Не без чужой помощи им был создан препарат, якобы излечивающий одну из тяжких форм злокачественной болезни. Отмеченный званиями и синекурой, он не без пользы для себя умиротворился. Общение с этой персоной навеяло мне образ персонажа романа — Студенцова, некогда проведшего успешную операцию и, пользуясь незаслуженной славой, искусно подавлявшего чужие дарования.

Ему противостоял его старый друг, сельский врач, которого Студенцов ни во что не ставил. Надо же было, чтобы этот практикующий медик, садовод и отличный хозяйственник разглядел природу злокачественной болезни и подсказал метод лечения. Вот что форум ученых услышал от него.