Испытание временем - [170]

Орбели допустил, что древние свойства не вытесняются новыми врожденными связями, а лишь затормаживаются, и надеялся воочию это разглядеть.

Первым доводом в пользу такого предположения служит особое свойство сердечной мышцы. Она сохраняет способность автоматически сокращаться, и эту самостоятельную деятельность нервы лишь регулируют. Похоже как бы на то, что древняя и более поздняя функция умещаются рядом. Сохранилась ли эта двойственность лишь у сердечной мышцы, нет ли ее также и у скелетной?

Давно известно, что если у животного перерезать двигательный нерв скелетной мышцы, в ней спустя несколько дней возникнет некое подобие автоматизма. Мускулатура, словно движимая какой-то внутренней силой, будет неправильно и непрерывно вздрагивать. И еще одно свойство возникнет в ее тканях: химические вещества — никотин и ацетилхолин, неспособные приводить в действие нормальный скелетный мускул млекопитающегося, эту мышцу сокращают. Утратив контроль двигательного нерва, мышца словно оказывается в условиях, несвойственных ее уровню развития. Из недр прошлого восстает древняя функция, чтобы вернуть свою власть над ней. Возвращает свое господство над мышцей и ацетилхолин, способствующий лишь сокращениям мускулатуры у амфибий, рептилий и птиц.

Орбели восстанавливает рассеченный нерв, сшивает разобщенные концы, выжидает, когда нерв срастется, и на его глазах — автоматизм мышцы исчезает, а с ней и способность сокращаться под действием ацетилхолина.

Опыты, проведенные на собаках, были повторены на азиатской и египетской саранче. И здесь мышца, лишенная двигательного нерва, начинала ритмично сокращаться, проявляя автоматизм, сходный с автоматизмом сердца.

Какую же новую страницу в истории физиологической функции открыл ученый?

Он установил, что различные ткани в одном и том же организме находятся на разных ступенях развития. Одни железы действуют под влиянием раздражений, приходящих из окружающей среды, — например, кишечные железы у высших позвоночных, в том числе и у человека. Другие железы — слюнные, желудочные и поджелудочная — возбуждаются под действием нервного механизма и веществ, приносимых током крови. Слюнная железа почти целиком подчинена нервным влияниям. Без импульса из центральной нервной системы деятельность ее невозможна. Стоит, однако, перерезать нерв, вызывающий слюноотделение этой железы, и слюна станет выделяться непрерывно, как выделяется секрет железы, возбуждаемый окружающей средой. Достаточно вновь восстановить рассеченный нерв слюнной железы — и повторится то же, что и со скелетной мышцей после соединения концов рассеченного двигательного нерва…

В раннюю пору своей долгой истории скелетная мышца была независима. Нервы не управляли ею, она подчинялась воздействию окружающей среды. Со временем нервы-пришельцы пронизали мышцу и стали регулировать ее отношения со средой. Она все еще развивала свою деятельность собственными средствами, но ее сила и слабость, способность сокращаться больше или меньше, уже зависели от нервов. Они сильно урезали ее «свободу». Следующая ступень развития скелетной мышцы была полна ограничений. Ей не давали откликаться на химические раздражения, приходившие из окружающей среды; их становилось все меньше, и оттого слабел ее самодействующий аппарат. Нерв подчинил мышцу центральной нервной системе.

Поиски механизмов, упрятанных природой от взоров науки, продолжались.

Чтобы проследить, как формировалась центральная нервная система в далеком прошлом, в каком порядке в нее включались различные отделы — сразу целиком, постепенно или частично, ученый обратился к ранним стадиям утробного развития животного. Опыты производились на извлеченном плоде крольчихи, сохранившем связь с пуповиной матери. Вскоре выяснилось, что до семнадцатого дня с момента зачатия зародыш на раздражения не реагирует. Постепенно включаются различные участки тела и в конечном счете — части спинного и головного мозга.

Орбели задался целью найти границу врожденного и приобретенного, чтобы отделить то, что организм принес с собой в день рождения, от того, что наслоилось впоследствии.

Моделью для исследования избрали птиц, рождающихся, подобно человеку, неспособными к самостоятельному существованию. Их недостаточно сформированная нервная система и врожденные механизмы рано подвергаются влиянию внешней среды, образуя причудливое переплетение.

Были прослежены все инстинкты — гнездостроения, кормления птенцов, влечение к насиживанию и даже дальние перелеты, — и выяснилось, что эти врожденные свойства непрерывно совершенствуются жизненным опытом. Птицы, выросшие вне круга птиц, остаются под властью инстинкта и столь беспомощны, что неспособны ни строить гнездо, ни спариться, выпущенные на волю не могут достать себе корма и спешат вернуться под гостеприимный кров человека.

Таков был ответ из птичьего царства.

Леон Абгарович прочитал мою рукопись, одобрил ее, и тут между нами произошел такой разговор.

— Вы много раз в своей жизни меняли свой творческий курс. Мечтали быть врачом, а став им во флоте, предпочли физиологию и ушли к Павлову. У Ивана Петровича вы оставались недолго и увлеклись идеей, сравнительно далекой от временных связей, которым были двенадцать лет верны… Чем объясняются эти переходы?