Испытание седьмого авианосца - [83]

Бернштейн вздохнул и снова забормотал молитвы. Немец взвыл во всю мощь легких; звериный, леденящий душу вопль отражался от переборок. Меч просвистел в воздухе серебряным полукружьем, врубился в податливую плоть, и голова Шахтера скатилась точно в корзину. По телу прошла судорога, и оно омертвело. Кровь хлестала на пол. Все быстро убрали; четыре матроса со швабрами отмыли настил. Ивата дочиста вытер лезвие и отошел на край помоста, держась за бок.

— Господи! — ужасался Мэйфилд. — Где мы находимся?!

— Не на футбольном матче, но похоже, — заметил Уиллард-Смит.

— Так и надо скоту! — ухмыльнулся Йорк.

Уайтхед повернулся к Бренту.

— Ты знал?

— Да.

— Почему не сказал мне? Мы бы попытались это остановить.

Брент смерил контр-адмирала долгим взглядом.

— Зачем? Он получил по заслугам.

Уайтхед переглянулся с Мэйфилдом.

— В голове не укладывается!

Агент ЦРУ согласно закивал.

— Вскоре матросы ввели сержанта Абу эль Сахди, тоже в белом и со связанными руками. Увидав помост, кровь, человека с мечом, араб завизжал и начал извиваться, но и его силой взгромоздили на помост.

— Твое последнее слово, перед тем как увидишь Аллаха, — проговорил Фудзита.

— Коврик.

Рядовой расстелил на помосте маленькую циновку — татами.

— Это не коврик, — сказал араб с удивившим всех спокойствием.

— Ничего, сойдет.

— В какой стороне Мекка, эфенди?

Фудзита указал на восток. Абу эль Сахди упал на колени, распростерся на циновке и начал громко молиться:

— Аллах Акбар! Слава Аллаху, великому и милосердному, творцу всего живого на Земле, включая человека. Он оказал великую честь человеку, поместив его в центр творения…

— Хватит! — отрезал Фудзита. — У нас нет времени выслушивать все сто четырнадцать сур Корана. Одной молитвы вполне достаточно. — Он махнул охранникам. — Приступайте!

— Чтоб всем вам издохнуть в навозной куче! — послал обреченный проклятие своим палачам. Затем увидел молящегося Бернштейна и разразился новыми воплями: — Японцы и евреи — враги Аллаха и людей. Да сгорят дотла Израиль и Япония!

Его голову приторочили к плите, и крики стали нечленораздельными.

Фудзита взглянул на Ивату. Летчик стоял, опираясь на меч и поддерживая одной рукой сломанные ребра. Брент наконец понял, почему церемонию так долго откладывали. Ивата был слишком слаб, чтобы исполнить роль палача, а старик, видимо, давно пообещал удостоить его этой чести.

С лицом, искаженным от боли, Ивата обратился к нему:

— Простите, адмирал. Боюсь, на второй замах сил не хватит.

— Вас заменить?

Десятки глаз уставились на летчика.

— Да, — задыхаясь, ответил он. — Я знаю, мне нет прощенья.

— Глупости! При вашем самочувствии вы на славу справились с задачей.

Фудзита обвел взглядом горящие азартом лица.

— Можно я сам назначу себе замену? — спросил Ивата.

Адмирал вопросительно приподнял бровь. Ивата скосил глаза на Брента. У американца похолодела спина.

— Пусть меня заменит тот, кто переломал мне ребра.

Вой распростертого на помосте араба отдавал безумием. Приговоренные часто сходят с ума в момент казни. Крики, должно быть, действовали на нервы Фудзите; он, поморщась, распорядился:

— Заткните ему рот!

Охранник затолкал угол татами в рот сержанту и обвязал сверху веревкой.

— Пусть американский самурай разделается с этой падалью, — повторил свою просьбу Ивата.

— Ну и ну! — выдохнул Уиллард-Смит.

— Нет! — хором вскричали Мэйфилд и Уайтхед.

— Я отказываюсь, — заявил Брент.

— Американскому самураю изменила храбрость?

— Я не обязан доказывать подполковнику ни свою храбрость, ни другие свои качества, — отпарировал Брент. — Это уже было сделано здесь, на ангарной палубе.

— Лейтенант Росс, — промолвил Фудзита, — вам оказали честь.

— Знаю, адмирал. Но я однажды уже исполнил почетный долг вот этим самым мечом.

— Вы были достойным кайсяку при сеппуку лейтенанта Коноэ и заслужили его меч. При вашей силе ничего не стоит свершить правосудие еще раз.

— Боже! — воскликнул Уайтхед.

— Это приказ? — спросил Брент адмирала.

— Нет. Просьба.

Брент со вздохом положил руку на эфес меча. Вообще-то в своей жизни он уже обезглавил не одного, а двоих. В восемьдесят пятом — лейтенанта Нобутаке Коноэ, сделавшего себе харакири на этом же помосте, а три года спустя — пилота Йосиро Такии, с которым вместе летал. Такии в бою получил страшные ожоги и, лежа в лазарете «Йонаги», упросил Брента обезглавить его. По праву секунданта — кайсяку — он принял меч Коноэ, но отказался от подобной чести в случае с Такии. Японцы признали, что оба раза он справился отлично: не у всякого самурая такой сильный и точный удар. Мечом Такии он не только снес пилоту голову, но и рассек матрас, врубившись в дерево больничной койки.

— Не надо, Брент! Ради Бога! — взмолился Уайтхед.

— Валяй, командир, разделай его на мясо! — подзадорил Йорк. — А хошь, я с ублюдком разберусь? Истинный Бог, не оплошаю!

— Какая низость! — сморщился Мэйфилд.

— Ты б дырку в заду на всяк случай заткнул, а то как бы в портки не накласть! — фыркнул кокни.

Брент поднял голову. Фудзита, Араи, Кацубе, Ивата, Йосида, Ацуми, Каи, Мацухара, все другие офицеры не сводили с него взглядов. Приятно все-таки, когда тебя уважают, а иной раз даже восхищаются. Он стал своим на «Йонаге», раз и навсегда проникся духом бусидо. Так может ли он разочаровать своих самурайских братьев, может ли покрыть себя позором, отказавшись от чести, которая несмотря ни на что ему поперек горла?.. И он шагнул к помосту.