Испытание Эриксоном. Личность мастера и его работа - [39]

4. МИЛТОН ЭРИКСОН Стенографическая запись, 3-5 декабря 1973 г.

Предлагаю вашему вниманию описание моих первых дней знакомства с Эриксоном в декабре 1973 года. Текст иллюстрирует мощную, многоуровневую терапевтическую коммуникацию и тот I метод, который Эриксон применял для обучения начинающего психотерапевта. В то время я только что защитился и получил степень магистра по клинической психологии и работал в окружном лечебном центре для тяжелых больных. Прежде чем представить эту стенографическую запись, опишу свою самую первую встречу с Эриксоном (Zeig, 1980a).

Впервые я был представлен ему весьма необычным образом. Около половины одиннадцатого вечера я приехал к Эриксону. В дверях меня встретила Роксанна. Она представила меня своему отцу, указывая на него жестом: Эриксон смотрел телевизор. Роксанна произнесла: «Это мой отец, доктор Эриксон». Эриксон медленно, как-то механически и прерывисто поднял голову. Когда его голова приняла горизонтальное положение, он медленно, так же прерывисто, повернул ее в мою сторону. Встретившись со мной взглядом, Эриксон возобновил свои пунктирные движения и опустил взгляд к центру моего туловища. Сказать, что'я был немало шокирован и поражен этим «Здравствуйте», — значит недооценить мою реакцию. До этого ни от кого я не слышал такого «Здравствуйте». На мгновение я впал в каталепсию— просто одеревенел— и не знал, что делать. Роксанна провела меня в другую комнату и пояснила, что ее отец обожает розыгрыши.

Тем не менее, поведение Эриксона никак не было связано с розыгрышем. Это великолепное невербальное введение в транс. В его невербальном поведении были представлены все маневры, необходимые для наведения транса. Эриксон использовал мое замешательство, чтобы разрушить мою сознательную установку. Я ожидал, что он пожмет мне руку и скажет «Здравствуйте». Теперь я растерялся и не знал, как реагировать. Я не мог рассчитывать на привычное поведение. Эриксон не просто разрушал, он также и формировал модели. Он смоделировал гипнотические феномены, которые, по его мнению, я должен был испытать. Это, в частности, относится к прерывистым каталептическим движениям, которые наблюдаются у пациентов, когда те поднимают руку. Помимо этого, его действия сконцентрировали мое внимание, что также характерно для состояния транса. Затем, опустив взгляд к центру моего туловища, он внушал мне «спуститься внутрь себя», т.е. войти в состояние транса.

Эриксон показал мне пример той мощи, которую он вкладывал в коммуникацию.

День первый, 3 декабря 1973 г.

На следующее утро миссис Эриксон вкатила инвалидную коляску своего мужа на гостевую половину дома. Не сказав ни слова, даже не бросив взгляда в мою сторону, Эриксон, явно испытывая боль, переместился из коляски в рабочее кресло. В ответ на просьбу использовать магнитофон он, не глядя в мою сторону, утвердительно кивнул. Затем, уставившись в пол, начал медленно и размеренно говорить:

Эриксон. Пусть вас не шокирует все это пурпурное…

Зейг. У-гу.

Эриксон. Я отчасти дальтоник.

Зейг. Понимаю.

Эриксон. И этот пурпурный телефон… Мне его подарили четверо аспирантов.

Зейг. У-гу.

Эриксон. Двое из них знали, что провалят экзамены по специальности… и еще двое знали, что провалят общие предметы. Те двое, кто знали, что провалят специальные предметы… но сдадут… общие, сдали все экзамены. Те остальные… завалились на специальных, но сдали общие предметы. Другими словами, они избрали ту помощь, которую я предложил.

(Эриксон впервые смотрит на Зейга и фиксирует на нем свой взгляд.)

Данный краткий эпизод являет собой изящный фрагмент коммуникации. Это, безусловно, натуралистическая гипнотизация через введение в замешательство, содержащая несколько уровней сообщения. Одним из эффектов данного наведения стало то, что этот момент полностью выпал из моей памяти! (Подробное описание метода Эриксона и моих реакций см. в Zeig, 1980a.)

Эриксон. Что касается психотерапии, большинство терапевтов упускают одно важное соображение. Для человека характерна не только изменчивость, но также познание и эмоции. Человек защищает свой интеллект эмоционально. Не найдется двух людей с одинаковыми идеями, но все будут защищать свои идеи независимо от того, имеют ли последние личностный или психотический характер. Когда понимаешь, как упорно человек защищает свои интеллектуальные идеи и насколько эмоционально он к этому относится, начинаешь осознавать, что главное в психотерапии — не пытаться принудить пациента изменить свое мышление, но идти вслед за ним, постепенно изменять его и создавать ситуации, в которых он сам добровольно изменяет свое мышление.

Думаю, что свой первый реальный опыт в психотерапии я получил в 1930 году. Это случилось в Вустере, в больнице штата Массачусетс. Один пациент требовал, чтобы его палату закрывали на замок. Он проводил свое время, суетливо и испуганно наматывая проволоку на оконную решетку. Он знал, что вот-вот придут враги и убьют его, а окно — единственное отверстие. Тонкие железные прутья казались ему слишком слабыми, поэтому пациент укреплял их проволокой.

Я вошел в его комнату и помог ему укрепить решетку проволокой. В ходе этого занятия я обнаружил трещины в полу и предложил заткнуть их газетами, чтобы исключить возможность проникновения его врагов. Затем я обнаружил трещины и в косяке двери. Туда тоже следовало напихать газет. Постепенно я заставил его осознать, что эта комната — лишь одна из многих в отделении, и согласиться, что медицинский персонал может защитить его от врагов. Потом и сама больница была признана им безопасным местом; потом — Управление здравоохранения; затем — полицейская система; а потом — Губернатор. Далее я распространил это осознание на прилегающие штаты и, в конце концов, я превратил Соединенные Штаты в часть его защитной системы, что позволило пациенту обходиться без запертой двери, поскольку теперь у него имелось множество других рубежей защиты.