Испытание - [15]
(Как же я мог забыть, о, Господи. Как я мог забыть реку. И то, что за ней. И того, кто стоял на том берегу. И то, как неслась вода, и как гудел непроходимый черный лес. И стояла трава стеной, и пахла травой — более, чем все травы на свете. Как я мог хотя бы один час в жизни не думать об этом. И не узнать, когда Ты напомнил мне.)
Глаза Этьена распахнулись на пол-лица. Они уже даже не серыми стали, а… совсем-совсем светлыми, и (они верят в перевоплощение) Боже мой, я же видел такой точно взгляд…
— Нет… я видел только лес. И стены, Кретьен, стены — (ага, забыл своего «мессира», наконец-то!) — они светились. Но я не знаю… я ни разу не входил на порог. Я думаю, я не доделал тогда чего-то… очень важного. Не увидел… и…
— Не надо, не говори, я знаю, — Кретьен более не мог слушать. Он слышал и так, безо всяких слов. Он боялся, что еще немного — и сердце у него просто расколется.
— Ты думаешь…
— Да. Или нет. Я не знаю. Да какое это все имеет значение, Путь, Этьен, Путь — вот что это такое, только… Эй, смотри! — неожиданно он вскрикнул очень громко, указывая рукой — светлая его кисть в водяном серебре колец вскинулась жестом, в то время как сам он сжал ногами бока потного Мореля. Конь слегка всхрапнул, высланный в быструю рысь, и за деревьями замелькала полоса искрящейся быстрой реки.
…- Давай лучше купаться. Жарко — просто сил моих нет.
— Ты думаешь, стоит? — Этьен с сомнением обозревал шумный поток. — Вон же мостик есть, давай лучше поедем дальше…
— Да ни за то. Я весь липкий от пота, а про тебя и говорить-то нечего, наверное, спекся уже в своем черном балахоне… Или ты думаешь, тебе мыться ни к чему? Ты и так уже — «чистый»?..
Этьен обиженно поджал губы, вздернул подбородок:
— Не советую… не советую подшучивать над моей Церковью!.. Мессир Кретьен…
— Ну хорошо, извини, извини, — Кретьен уже распускал шнуровку по бокам. Морель, не дожидаясь, пока хозяин его расседлает или хотя бы ослабит подпруги, вошел тем временем по колено в ароматную воду и начал пить. Гасконец, которого Этьен держал за поводья, завистливо перебирал ногами, пританцовывал.
— А, ладно, уговорил, — неожиданно решившись, юноша обернулся к коню. — Сейчас я тебя пущу, ты, травяной мешок…
— А сам-то что же? — Кретьен, стащив через голову нижнюю рубашку, обернулся на друга. — Слушай, Этьен, ну не верю я, что тебе не жарко!.. Вам что, ваша ду… хм… ваша Церковь запрещает купаться? Персеваль вот купался. Это я тебе точно говорю.
— Ерунда какая, — возмущенно отмел Этьен все наветы на добрых христиан, берясь за края черной своей одежды. — Конечно же, не запрещает. Ну, вымоюсь я, ладно. Хотя бы для того, чтобы ты отвязался.
Старший из двоих тем временем уже разделся окончательно и с размаху бросился в воду, подняв жуткий каскад брызг. Черные волосы его и светлая кожа сверкнули на солнце; когда же он, отфыркиваясь и сияя, вынырнул на мелководье, Этьен стоял по щиколотку в воде, щурясь и улыбаясь. Ох, Господи, до чего же он был худой!..
— Слушай, Этьен, если бы люди после смерти превращались в какие-нибудь части домов… Ты обернулся бы частоколом, клянусь кровью Господней!..
— Это еще почему?..
— Из-за ребер. Милый мой, они же торчат, как у скелета!..
— Клясться не стоит, даже и в шутку, — назидательно рек юный катар, погружаясь по плечи, так что концы волос поплыли по воде золотистой сеткой. — Это же в Писании сказано. А про кровь Господню я уже даже и…
Но договорить ему не удалось: Кретьен обдал его таким фонтаном ослепительных брызг, что проповедник не удержался на ногах и плюхнулся с головою. Вынырнул он с лицом, облепленным волосами, как водорослями, и, отплевываясь, развернулся, собираясь для броска:
— Ах ты… вероломная католическая собака! Вот чему вас в соборах учат!.. Если в следующей жизни ты перевоплотишься в свинью, о, я… совсем не буду удивлен!.. Я ему о Писании, а он…
— Сви-ни-я — животное благородное, — заметил Кретьен, продолжая богословский диспут, вынырнув туазах[7] в полутора от противника. — А вот что ты скажешь насчет птицы удода, живущей на мелководье… или насчет ежа преподлейшего, коий виноград с деревьев крадет, поелику есмь символ диавола? Ибо так сказано в достопочтеннейшем бестиарии, и сдается мне, что это — уготованная тебе судьба в перевоп…
Красноречие подвело оратора — пока он разглагольствовал, борясь с сильным течением, Этьен с самым невинным видом потихоньку приближался, и как только пророк решил красиво перевернуться в воде, он был тут же схвачен за ногу и ухнул с головой.
…Когда они оба, отдуваясь и хохоча, вылезали на берег, Кретьен, шедший вторым, вдруг заметил что-то странное. Он пригляделся — нет, то были не солнечные пятна, и не блики от бегущей воды. Поперек худой, в темных точках редких родинок, незагорелой спины Этьена шли узкие белые полосы. Тонкие, частые шрамы, слегка сморщенные от воды. Будто бы следы жутчайшей порки, такой, от каких порой умирают — правда, должно быть, уже весьма давней…
— Этьен! Бог ты мой, что это у тебя?!
— Где? — мгновенно обернулся тот — с блестящими мокрыми ресницами, с глазами как мокрые звезды. (Не надо, что ты, идиот, будто не знаешь)
