Исповедь «вора в законе» - [12]

На допросах и между допросами. Индийский чай с бутербродами

Когда я открыл глаза, мужчина с брюшком размахивал пухлыми руками. Вверх-вниз, вверх-вниз. В широких красных трусах в горошек, то и дело сползавших с пуза, он был похож на клоуна. «Шизик, что ли?» — подумал я, не сразу сообразив, что толстяк делает утреннюю зарядку. Лицо сытое, пышет здоровьем, несмотря на то, что мужику не меньше пяти десятков.

Заметив, что я проснулся, толстяк на время прекратил размахивать руками и этак интеллигентно, с поклоном головы, представился:

— Иван Васильевич… Как почивали в экстремальных условиях, уважаемый?

— Экстремальных, говорите? — Я едва не расхохотался. — Это для кого как. По мне, тут просто комфорт…

И тоже назвал свое имя-отчество.

Парень-акселерат, спавший у окна напротив меня в «варенках» и размалеванной импортной майке, тоже проснулся. Хотя вставать не спешил. Презрительно скособочив губы, он некоторое время молча наблюдал за пыхтевшим от усердия толстяком. Тот, не реагируя на его косые взгляды, продолжал разминаться. Тогда акселерат резко встал и, по-матросски расставив ноги, сплюнул, а после неожиданно стянул с себя майку.

— Видал, ты… — как бы предупреждал он, мотая кудлатой головой в сторону толстяка.

Грудь у парня была разрисована искусной татуировкой: на фоне морского прибоя обнаженная фигура гладиатора, голова которого располагалась между сосками.

Гладиатор означал, что парень — из убежденных, отъявленных хулиганов.

— Будешь мне мешать и заниматься всякой х…й, — процедил акселерат не терпящим возражения тоном, — придушу… Может, это до тебя не доходит? Могу показать и ниже…

Он взялся за пуговицу на поясе, державшую модные штаны.

— Нет, нет, я уже кончил, — поспешил с ответом толстяк, не решившись испытывать судьбу, и пошел к раковине — умываться.

— Не плещись, раздражаешь, — последовал очередной окрик.

Парень был не только рослым, но и здоровым — видать, из тех, что с легкой руки «люберов» качают мускулатуру.

На чем, интересно, он залетел? С толстяком все ясно — типичный торгаш. А парень — у этого либо опять хулиганка, либо что-то похлеще. Из такого вполне уже мог получиться насильник или садист, которому ничего не стоит отправить человека «в Сочи». Надо как-то себя проявить, иначе на шею сядет и не слезет.

— Ты, парень, успокойся — обратился я к акселерату подчеркнуто вежливо, но без заискивания. — Здесь ведь не пионерская зона, а стариков обижать ни к чему.

— Пошел ты… — задухарился он.

Тогда я встал, и, понимая, что веду себя как пацан, стянул по его примеру рубашку. На груди, под левым соском, обнажилась наколка — сердце, пронзенное кинжалом.

— Видал? — спросил я тем же спокойным тоном.

— Знаю, — насупившись и немного помедлив, ответил парень. — На воле видел у одного знакомого.

— И читать умеешь?

— Еще бы. Сердце с кинжалом обозначает, что ты — «вор в законе». Если честно — не ожидал. Выходит, почти свои.

Парень подошел ко мне, подал руку:

— Леха…

И добавил:

— Таких — уважаю, хотя мы у вас и не котируемся. Тебя как?

— Валентин.

Я протянул ему пачку сигарет.

— Закуривай.

Толстяк, который заканчивал свой туалет, посмотрел на меня с признательностью. Потом подошел к нам и подал пухлую женскую ручку мне и, мгновенье поколебавшись, Лехе.

Жизнь в ИВС постепенно налаживалась.

…После обеда меня вызвали к следователю.

— Как устроились, Валентин Петрович? Не обижают? — спросил он, стараясь, как видно, завоевать больше доверия.

«Стреляного воробья на мякине не проведешь», — подумал я, не удосужив его ответом.

— Сегодня вот выкроил пару-тройку часов, вас послушать, — продолжал он, ничуть не смущенный моим молчанием. — Не скрою, мотив у меня в данном случае почти корыстный. Учусь в аспирантуре, готовлю диссертацию.

Значит, не докопались, — подумал я. — Иначе — не стал бы он с этого начинать. А если все же возьмут Сизого. Неужто он меня и здесь подставит? Не побоится сходняка?..

Выходит, нет пока у меня оснований сомневаться в искренности следователя, принимать позу обиженного. Вывод — надо ответить ему взаимностью.

— Стало быть, наука спустилась, наконец, с небес, коснувшись грехов наших тяжких, — отреагировал, наконец я.

— Представьте себе, Валентин Петрович, — снизошла, — улыбнулся следователь. — И тема моих научных занятий — самая что ни на есть земная. Организованная преступность. То, что, на западный манер, называется мафией.

— Мафия? А разве у нас она есть?.. Вам, конечно, видней, вы человек ученый. Но вот что хочу сказать. В бытность на воле — перед тем как в последний раз залететь — о мафии я понятия не имел. В колонии кое-что слышал от «новых»: будто писали об этом в газетах, но, мол, все это — треп. Может, и вправду раздувают? Не доросли мы до Запада. Это у них там, рассказывают, все четко снизу доверху поставлено, одно руководство. И в правительстве — своя рука.

Прежде чем мне ответить, следователь достал из стола пачку сигарет. Закурили.

— Наука, Валентин Петрович, обязана прежде всего опираться на факты. А таких фактов, подтверждающих, что организованная преступность — это уже реальность, накопилось у нас предостаточно… Хотя, не скрою, и среди ученых немало таких, что, подобно вам, пытаются отрицать ее существование. Разумеется, куда удобнее судить обо всем с привычных, накатанных позиций. Иначе ведь придется пересматривать свои взгляды, вносить коррективы. А зачем, имея ученую степень, имя, усложнять себе жизнь? Куда проще, давя авторитетом, на каждом перекрестке публично заявлять: нет у нас организованной преступности и не может быть, потому что нет почвы… Я вас, наверно, утомил, Валентин Петрович?