Исповедь сталиниста - [34]

Это с моей стороны была дерзость неслыханная. Поповкин взъярился до крайности. Пригрозил мне наказанием за то, что я не выполнил его приказа: привез из Москвы не легковую машину, а грузовую.

— У меня сохранилась ваша телеграмма, — отпарировал я.

В наш разговор вмешался зашедший в дом майор Яскин, начальник издательства.

— Шофер Сайченко не только водитель, но и автомеханик! — с радостью объявил он. — Это же колоссальное приобретение для издательства!

Судьба Сайченко была решена (он прослужил в «Мужестве» до конца войны), а моя в то время оставалась в неизвестности. Я попросил у Поповкина разрешения: напоследок, прежде чем сесть в секретарское кресло и «завалить» работу, съездить один раз на передовую. Смилостивился редактор… Может, потому, что на передовой в эти дни было пекло. Немцы крупными танковыми силами контратаковали, пытаясь вновь захватить Ахтырку…

Поехал я в какую-то из дивизий вместе с Семеном Глуховским и Давидом Каневским. Помню, отлеживались мы в тени сада, пережидая бомбежку, ели крупные переспевшие сливы. Семен и Давид начали наставлять меня:

— Не бойся ты секретарской работы! Это проще и безопаснее, чем мотаться по передовой. Но не старайся все делать сам, обращайся к нам за помощью…

18

Вскоре вернулся я в редакцию, разыскав ее уже в Ахтырке, от которой противник был отброшен. Обосновался в доме, отведенном под секретариат, начал работать. Оказалось, что давняя годичная моя учеба в строительном техникуме с его важным предметом — черчением — пригодилась и в газетном деле. У меня неожиданно стали получаться весьма оригинальные макеты полос с точно симметричным расположением статей, репортажей, заметок, фотографий. В Ахтырке приблудился к редакции полусирота — двенадцатилетний Ваня Слипченко. Поповкин по моей просьбе назначил его моим «адъютантом» посыльным при секретариате. Ваня был веселым, сообразительным и энергичным пареньком, быстро усвоил обязанности посыльного, облегчив мне работу. Как только понадобится броская шапка для полосы, четверостишие в «Шпигель» (окошко справа от заголовка газеты), занимательная подпись под фотографией — я тут же посылал Ваню с запиской к Семену ли, к Давиду, к Сереже, к другим «мужественникам». Очень украшал газету миниатюрными новеллами Анвер Бикчентаев. Я их заверстывал на самое видное место, разнообразил шрифтами и шириной набора.

На летучках, к неудовольствию Поповкина, мою работу начали осторожно похваливать. А через некоторое время в «Красной звезде» или во фронтовой газете был опубликован обзор печати, и в нем наше «Мужество» упоминалось как одна из лучших армейских газет. Поповкин был сломлен, пригласил меня на обед, и мы возродили былую дружбу…

Не считаю нужным описывать боевые действия нашей армии, ибо книжка не об этом. Главное, что мы шли на запад, враг отступал, открыла нам объятия родная мне Украина. Мы с Поповкиным (он наполовину был украинцем) упивались разговорами с крестьянами на украинском языке. Но чем ближе оказывались к Днепру, тем больше замечали, как бедно жили в оккупации украинцы, сколь ограблена врагом была земля и ее обитатели. Мы испытывали скудность в питании — снабженцы армии не успевали за стремительно наступающими войсками или надеялись на доставшееся нашим передовым частям трофейное продовольствие. Постепенно вступал в силу и «бабушкин аттестат»: это значило, что местное население подкармливало родную, освобождавшую его от вражеского ига армию. Но прокормить все эшелоны армии крестьянам было не под силу, и нам, «тыловикам», приходилось потуже затягивать ремни — со снабжением нас продуктами были перебои.

В середине сентября 27-я армия совершила марш из-под Опочек через Зеньков, Гадян, Лохвицу в район Переяслав-Хмельницкого. А с 25 сентября с рубежа Козинцы начала форсировать Днепр для захвата Букринского плацдарма. Редакция «Мужества» расположилась в приднепровском селе Цыбля, жила впроголодь. И вот однажды старшина Дмитриев доложил Поповкину, что на огородах близ редакции бродит в поисках кормежки бык. Чей он — неизвестно. А вдруг отбившийся от стад, которые немцы угоняли на запад?

— Мог бы и не докладывать, — сердито ответил старшине Поповкин. Наступят сумерки — прикончи его — и в котел.

Дмитриев с шоферами проворно выполнили приказ. Редакция начала отъедаться свежим говяжьим мясом. Но старшина, будучи хозяйственным человеком, перестарался. Он не мог решиться закопать в землю бычью шкуру и развесил ее на веревке сушиться…

В эти дни Поповкина вызвали в Москву, в управление кадров Главпура на переговоры. Как редактора лучшей армейской газеты его решили повысить в должности — назначить редактором четырехполосной газеты Отдельной Приморской армии. Газета по своему статусу приравнивалась к фронтовой, и Евгений Ефимович не мог отказаться от такого лестного предложения.

А в его отсутствие в редакции разыгрались драматические события. Во двор, где сушилась на солнце шкура быка, зашел председатель местного колхоза, осмотрел ее, сердито потрепал за хвост и изрек:

— Была единственная тягловая сила в колхозе, и ту съели. От немцев сохранили, а от своих не уберегли…