Исповедь - [12]

- Мама, - кричал я, - а как кочерга, какая буква? А как тубаретка?

Мама мне подсказывала. И пошло, и поехало! Как весело оказалось учиться! Я читал и перечитывал снова и снова, позабыв своего деревянного коня и сосновые шишки, и бабки свои отдал братке Ване. Наверное, через месяц я уже читал бегло, на радость маме и на удивление Вани и дяди Васи, ходивших в школу, а читавших хуже меня. Они частенько делали домашние задания у нас вместе. Я вертелся рядом с ними и из-за плеча то одного, то другого что-то читал в их учебниках.

- Ну, Сенька, кляча, ясь твою мась, как это у тебя ловко получается! дивился дядя Вася. Я млел от похвалы и даже на "клячу" не обижался.

- Сенькацевр! - восклицал Ваня и начинал меня тискать, позабыв об уроках.

Так пролетела зима. Подошла масленица. У меня появились какие-то старенькие валенки. Я катался на своей ледянке. А однажды, дядя Митя, дядя Вася, Ваня и еще их большие дружки, взяли дровни, стоявшие во дворе без оглобель, затащили на избу и всей ватагой, и я с ними, катались с крыши по сугробу во двор.

- Крышу мне проломите, окаянные! - кричала с крыльца мама, видно в избе слышался грохот от нашей возни на крыше избы.

Тогда старшие мои дядьки и брат нагрузили в дровни соломы, и, впрягшись вместо лошадей, вывезли за ворота, и на заснеженном лугу жгли костер. Было очень весело. Со взрослыми почему-то всегда веселее.

А в последние дни масленицы отец запряг в сани Рыжку, постелил соломы, взял меня с собой, и мы поехали на другой конец села за нашей бабушкой Ишутиной. Вот где славно мы прокатились! А вечером, забравшись на печь, я читал бабушке свою книжку.

В четыре года я уже читал бойко. А крестьянская жизнь в эту пору бурлила, как брага. Мужики летом собирались перед чьим-нибудь домом на завалинке, либо на лавочке и долго судачили о том, "куда пойдет Рассея, и какая она будет жизня у деревенского мужика"? Зимой они часто собирались у нас, кто-нибудь из них, побывавший в городе, привозил затертую газету. Грамотные среди них если и были, то читали по складам и так медленно, что пока доходили до конца фразы, то уже забывалось начало. Тогда они стаскивали с печи меня, угощали кусочком сахара, завалявшимся в кармане, грязным, и очень горьким оттого, что он лежал вместе с табаком, и просили почитать. Я поначалу, очевидно из желания похвалиться, начинал тараторить бегло, позабыв о точках и запятых.

- Да ты не шибко, не шибко, а то не понятно, - осаживали меня.

Я начинал сначала, уже размеренно, посматривая из-подо лба на мужиков 

ладно ли читаю.

- Ну и парнишка у тебя, Микитка, чисто Ленин! - восклицал кто-нибудь из них. Отец мой расцветал, а я не знал, хвалят меня или ругают.

Я читал, а глаза мне щипало от дыма - так нещадно они курили самосад.

- Это как же так? - восклицал кто-нибудь, не согласный с тем, что напечатано в газете. - Как же это - все отдай, а сам с чем оставайся?

Начинался громкий спор, я замолкал, соображая, не меня ли они ругают.

- Ты вот это место растолкуй, что ты прочитал...

Им еще надо было растолковывать, что начинающему пропагандисту, которому шел всего пятый год, было совершенно не под силу. А они огромные, бородатые, с огромными натруженными ручищами, нависали надо мной, смотрели на меня и ждали откровения, пока мама не отнимала меня и не уносила в куть, к предпечью, где было меньше дыма.

- Совсем задымили мальчонку, окаянные. Что вам ребенок растолкует? Шли бы вон в сельсовет, - незлобиво ворчала мама.

- И, правда, мужики, у его же еще губы от сиськи не обсохли.

А в газетах писали об организации коммун, и этот вопрос о том,что же это за "коммуния" и какая в ней будет жизнь, волновал всех. Исподволь, в селе происходили какие-то перемены. Однажды вдоль села развезли одинаковые, очищенные от корья бревна и разложили их на одинаковом расстоянии друг от друга. Потом прошли землекопы, выкопали рядом с бревнами ямы, поставили в них бревна и снова закопали. Получился ровный ряд столбов, который, пройдя сквозь село, одним концом уходил к станции Рубцовка, а другим - куда-то в степь, наверное, к другим селам. Следом прошли бригады молодых мужиков, которые, взбираясь на столбы, прикручивали наверху белые фарфоровые чашечки, а затем через эти чашечки от столба к столбу протянули провода.

Деревенские бабки, сойдясь вместе на улице, недружелюбно косясь на работающих мужиков, сокрушенно качали головами и судачили:

- Вот оно, правда, написано в писании, что придет антихрист и опутает землю железной паутиной.

- А эт што жа, вот она проволка-то, она и есть паутина...

- О, господи! До чего дожили, до чего дожили...

А однажды по селу проехал, грохоча мотором, трактор Фордзон с будкой на колесах на прицепе. Это было невиданное чудо. Без лошадей железная машина с большой телегой проворно катила вдоль села. За трактором вдоль всего села рысью мчались с полсотни сельских зевак: старики, мужики, детвора; лошади, ломая оглобли, вырывались из упряжек и мчались в степь, и всё живое, кроме любопытных людей, опрометью скрывалось в своих дворах.

Это была агитация за организацию коммун. Организовывались машино-тракторные станции - МТС, которые вели обработку земли в коммунах. И этот трактор, видимо, проехал в какое-то село, лежащее дальше нашего в бескрайней степи.