Исповедь пофигиста - [14]
— Ты откуда… такой?
— Я? Из Министерства культуры!
— Да?.. Ну, давай накладную.
Я накладную ка-а-ак развернул, а она вся промаслилась и просвечивает насквозь — ни хрена не разберешь. Ни стульев, ни всего! Короче, писец накладной. Я у них спрашиваю, что в таких случаях делают? А их начальница стонет:
— В первый раз такой случай пришел. Значит, первое — иди и помойся, мы тебе такому стульев не дадим. И сними свой дурацкий халат — это второе. Министр!
Я говорю:
— Счас!
И снимаю халат, а там еще хуже: эти шорты драные и жилетка — вообще труба! Черная, без пуговиц, такая… с бахромой. И ноги голые, волосатые.
Им даже смеяться расхотелось.
Пошел я умываться. Так голяком и стоял около умывальника. Я же весь промаслился, как моя накладная. А масло, оно сразу не смывается. Ну, бабы кругом меня ходят, присматриваются, знакомятся. Умылся, вынул из кулечка чистую одежду, снова пошел в отдел сбыта.
— О, теперь видно, что ты из Министерства культуры. А то входит какой-то бомж, как из-под колес достали. Но стулья по этой засаленной накладной все равно выдать не можем…
Стулья мне все же выдали. Кому они там были нужны? Напихали их мне полную будку, чуть крышу не сорвали. Приехал я в свой автопарк и мужикам все это рассказал. Ржали, конечно, ну и поздравили тоже. А как же — первый дальняк!
Глава тринадцатая
Я весь в папу. Да не в того, с большой буквы, бандита, — в своего родителя. Сколько он мне горя, к моему счастью, причинил! Он всегда мне во всем мешал, а потом оказывалось — правильно делал. Потому что то, что я наперед жопой чувствовал, до башки не всегда вовремя доходило.
Мне было восемнадцать лет, через месяц в армию. И захотелось мне жениться. Отец прикинул хер к носу и говорит:
— Нет! Когда хочется, жениться не обязательно.
А матери чего прикидывать? Она согласилась:
— Может, оно и к лучшему, отец, и Танечка будет ждать его.
У моей Тани была проблема: астигматизм, оба хрусталика ни к черту. А главное, детей нельзя иметь, слепые родятся. А девчонка — класс!
Мы подали заявление в загс. Отец был категорически против:
— Придешь — женишься, не придешь — не женишься.
Мать до смерти напугал: как это — не придешь?
Я говорю:
— Отец, все это фуфло и фигня!
— Смотри, я тебя предупреждал.
Заказали ресторан: денег у меня было до хрена. Сибирь же! На работе ребята «штуку» собрали, скинулись по полтиннику. У нас так было: если кто умер — пятьдесят, родился — столько же.
Отец почему-то тоже дал. Триста. Чтоб не женился. За ресторан заплатили больше двух тысяч со жратвой. Я тачку заказал, у нас в городе было тогда всего две «Волги» под такси. Дефицит! Словом, все готово, только женись.
Батя уже с утра хлестал самогонку-шмонку: тоже готовился.
— Моего благословения ты не получишь!
— Чихал я на твое благословение. Ты, что ли, за ресторан платил?
Подъехали к загсу старому, деревянному. Сидит отец на пороге с бутылкой, а там, блин, один вход и еще полдвери не открывается. Батя — хрен здоровый, его не сдвинешь. А сам он двинет — труба, сразу труп. Он даже по крышке гроба для почину стучать не будет — гроб может рассыпаться. Бывший культурист, десять лет дзюдо, погранвойска в Турции, именное оружие.
Я прошу:
— Отец, встань, пожалуйста, неудобно.
— Мне — удобно!
Мать подошла:
— Алик, встань. Ты ничего не понимаешь. Люди ждут.
— Не пущу! Свадьбы не будет!
Ну, как в кино. Что делать? Тут все начали скандировать:
«Алик, уйди! Алик, уйди!»
А он только бурчит:
— Толик, не вмешивайся! Это не твой сын, Серега, это мой сын!
Толпа мычит, матерится, уже проголодалась, а он, как козел бородатый, сидит. И обойти его — никак, и напоить нельзя. Мы с ним один раз так пили наперегонки, я его перепил. А что из этого вышло? Он заснул дома, а я на улице у колодца. На хрен мне с таким отцом связываться!
А тут уже другая пара подошла. Мы пошли в обход бати в ресторан. Там, как нас увидели, сразу вальс Мендельсона заиграли, а мы пришли жрачку забрать. Я кричу музыкантам:
— Хорош! Не расписались! Отстаньте!
Мы всю еду забрали, поделили между родней. Родни у нас оказалось полгорода, не брешу.
А жаль. Ресторан-то мы сняли аж на двадцать четыре часа. Там, в Стрежевом, не так, как везде у людей: до двадцати трех и конец. Там город сибирский, свадьба у нас гуляется круглосуточно, вместе со всем обслуживающим персоналом. Поэтому директор ресторана гуляет кажин день, только после двенадцати ночи едет домой с ключами, а в ресторан приезжает милиция, и всю ночь гулька. Битвы бывают редко, а спать ложатся прямо в ресторане на лавочках.
А что я скажу отцу? Ничего, это же отец!
Танька прождала год и вышла замуж. Батя был прав, он всегда прав.
Но после армии он меня все же не уберег. Приехал я в Киев. Выезжал из Стрежевого — минус тридцать пять градусов, я в унтах; а в Киеве — плюс шесть, лужи кругом, и я топаю по лужам в унтах. Такая труба!
Позвонил друзьям. Начал торговать рыбкой: тогда кто не торговал, тот голодал. Реформы, блин! Сделал капиталец на горбуше: она шла с икрой, а у меня проходила без икры. Икра выходила «чистой». И весы были без эксцентриков. В общем, нормально, как положено. Я числился продавцом, а директором поставил одного чудака: он только бумажки подписывал. Дурдом!
В романе «Герр Вольф» – Гитлер в переломнейший момент его судьбы – в момент наступления немцев на Кавказ и Сталинград.Действие разворачивается от прибытия фюрера 16 июля сорок второго года в ставку «Вервольф» близ Винницы для личного руководства операцией «Блау» – до первых чисел февраля сорок третьего – тотальной капитуляции армии Паулюса. От момента эйфории и космических надежд – до полного крушения иллюзий и жесточайшего разочарования.Впервые в художественной литературе – Сталинградская битва и битва за Кавказ – глазами Гитлера и германского генералитета.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.