Исповедь. Пленница своего отца - [32]

Однако они у меня так и не начались.

Я забеременела.

Мой живот стал округляться, а груди наливаться.

Старик старался за мной ухаживать. В своей собственной манере. Это выражалось в том, что он делал мне подарочки.

Будучи в особо хорошем настроении, он приносил мне сладкий йогурт.

В течение многих и многих лет сладкий йогурт был единственным проявлением его щедрости. Время от времени я удостаивалась этой сладости — тогда, когда была по отношению к Старику очень ласковой. Я так пристрастилась к этому йогурту, что на следующий день после смерти Старика вытащила из его кошелька все лежавшие там деньги и, купив себе две больших упаковки этого счастья, так его налопалась, что мне едва не стало дурно.

Мой живот постепенно увеличивался, но это отнюдь не мешало Старику везде таскать меня с собой. Как раз наоборот.

Он с гордостью показывал меня своим знакомым и говорил им, что его семья скоро увеличится. Старушку это, конечно, раздражало, но она предпочитала помалкивать и лишь сердито дулась. Если она ко мне и обращалась, то только затем, чтобы напомнить, что я должна навести порядок на кухне.

Она приучила нас наводить чистоту еще в те времена, когда мы были детьми.

Она заставляла нас становиться на четвереньки и, добираясь до самых труднодоступных уголков, тереть пол тряпкой с такой силой, что иногда сдиралась кожа на пальцах. Даже сейчас, приводя в порядок пол, я по привычке делаю это в той же манере, хотя это вызывает недоумение у моего друга и у детей, настаивающих на том, чтобы я пользовалась пылесосом.

Когда мой живот стал таким большим, что я едва могла ходить, Старик разрешил мне оставаться дома. Он на целый день запирал меня в автофургоне, хотя я вряд ли куда-то удрала бы, так как с трудом преодолевала расстояние от кровати до туалета.

Я пила так много воды, что мне казалось, я вот-вот лопну. У меня вызывало ненависть то, что находилось в моем животе, и я мысленно говорила себе, что оттого, что я пью много воды, оно, возможно, захлебнется и погибнет.

Старик дал мне ночную рубашку из хлопка, старый домашний халат, порванные колготы и туфли со стоптанными задниками. В этой одежде я все время и ходила. У меня не было лифчика — Старик относился к ним негативно, — и мои отяжелевшие груди вызывали у меня неприятное ощущение. Старик больше не обматывал их туго полосами материи, как делал это раньше: сжимать их было уже невозможно, потому что они стали слишком чувствительными. Я тайком сама смастерила себе лифчик и носила его, чтобы поддерживать груди. Под вечер, перед тем как Старик возвращался домой, я его снимала.

Старик ко мне больше не прикасался. «Чтобы не навредить своему сыну», — пояснял он. Хотя бы в этом отношении я могла вздохнуть спокойно. Свои немыслимые сексуальные прихоти он удовлетворял теперь со Старушкой, и как-то вечером я услышала, как она завопила, когда он попытался испробовать на ней какую-то новую «штучку», привезенную с улицы Сен-Дени.

Мне Старушку было ничуточки не жаль.

Однажды утром вся вода, находящаяся в моем животе, вдруг вытекла между ног. Я, взмокнув, с ужасом подумала о том, что из меня сейчас вытечет все, что находится у меня внутри. Мне стало так страшно, что я начала орать. Старик, прибежав и взглянув на меня, позвал Старушку. Однако та посоветовать ничего не могла, потому что была бесплодной и никогда не рожала детей.

Мой живот сводили судороги, а тело охватил озноб. Мне показалось, что я стала сначала твердой, как кусок древесины, а через некоторое время — мягкой, как жевательная резинка.

— У нее отошли воды! Сейчас начнутся роды!

Старик перенес меня в грузовичок и сказал, что сейчас мы поедем в больницу. Я откинулась на спинку сиденья, чтобы попытаться расслабиться и избавиться от судорог, заставлявших все тело чудовищно напрягаться. Старик ехал быстро, и я невольно заваливалась то на один бок, то на другой.

— Держись! — кричал мне Старик. — Держись! Нам еще ехать и ехать!

Я вся сжималась, не позволяя тому, что находилось внутри меня, выскочить наружу.

Это было непросто, и я с ужасом думала о том, что сейчас со мной может произойти.

Старик не хотел, чтобы я рожала в Мо, где меня знали еще со времен происшедшего со мной «несчастного случая», а потому повез меня в Париж, в больницу «Сальпетриер».

— Когда мы туда приедем, ты родишь ребенка и будешь держать язык за зубами! Тебе не нужно отвечать ни на какие вопросы, я буду находиться рядом с тобой и обо всем позабочусь. Понятно?

Мне было так плохо, что я ничего не ответила.

— Ты меня поняла, Лидия? Тебе не нужно ни с кем разговаривать!

Мы ехали очень долго. Мне казалось, что я вот-вот умру, но я упорно старалась оттянуть роды. Наконец мы приехали и я оказалась в родовой палате, где меня тут же осмотрел врач.

— А что у вас с ногами, мадам?

Меня впервые в жизни назвали «мадам», и мне не поверилось, что обращаются именно ко мне. Я ничего не ответила.

Старик находился рядом. Он сказал, что я его дочь, что я получила ожоги в результате жуткого несчастного случая и с тех пор являюсь инвалидом.

— Этим мы займемся позже, — сказал врач. — Как вас зовут?

Я опять ничего не ответила.