Исповедь Макса Тиволи - [5]

Если кому-нибудь в этом городе есть до меня дело, то я сирота. Согласно местным сплетням, мой отец погиб два месяца назад в весеннем паводке. Заботливая мама одного мальчика взяла меня к себе. Этим мальчиком был ты, Сэмми, мой невольный товарищ и сын миссис Рэмси, местной фотохудожницы. С тех пор я живу здесь.

О, теперь ты узнаешь меня, не так ли, Сэмми? Грустного белобрысого сироту, с которым в детстве был вынужден делить спальню. Странный ребенок на нижней кровати, уверен, ты и по сей день помнишь мой храп. Если ты читаешь эти строки, значит, уже достаточно взрослый и, возможно, простишь меня.

Чтобы не вызывать подозрений, мне приходится каждый день ходить в школу и сидеть на дурацких уроках. Сегодня, например, была география Америки, где нам рассказали уйму лжи, включая и то, что на территории Каролины (моего родного штата) встречаются все виды местности. Мне пришлось прикусить своего лучшего солдатика, чтобы смолчать. Вулкан? Степь? Тундра? Двенадцатилетние мальчики не знают таких слов, и я должен следить за собой.

Зачем я притворяюсь мальчиком? Почему бы просто не въехать в город, как любой уродливый карлик, верхом на цирковом слоне? Почему бы не напялить мятую шляпу и пальто, как все другие старики?

Есть две причины. Во-первых, из-за Правила. Во-вторых, дорогой Сэмми, из-за тебя. У меня было достаточно времени, чтобы придумать, как тебя отыскать, как войти в твою жизнь, как пробраться на нижнюю кровать и прислушиваться к твоему сонному бормотанию.

Мне сказали, что первым человеком, осознавшим мое положение, был вовсе не доктор, а наша горничная Мэри. Мы нередко посмеивались над Мэри — бабушка любила рассказывать гостям, что, спускаясь по лестнице, бедняжка до сих пор сходит спиной вперед. Однако на самом деле горничная была болезненной и невротичной девушкой, склонной к приступам раздражительности, плаксивости и смешливости из-за любого комплимента или похвалы, легкая добыча для мало-мальски сообразительного мужчины. И, как поется во всех ирландских балладах, она сбилась с пути.

Я был еще ребенком, когда Мэри выгнали, — выгнали за то, что любовник бросил несчастную с мертворожденным ребенком, оставив ей лишь шотландский медальон в форме листочка чертополоха и разбитые надежды. На ее место взяли другую, очень похожую на Мэри девушку (рыжеволосую Мэгги), и больше никто никогда не вспоминал прежнюю служанку, кроме моего отца, когда он устраивался покурить с друзьями, — шутки ради. Мэри вычеркнули из жильцов дома № 90 по Саут-Парк-авеню.

Однако несколько лет спустя она вернулась, вошла с черного хода и уже успела подняться по лестнице, когда ее заметила бабушка.

— Мэри! — воскликнула бабушка, схватившись за свою черную брошь.

— Миссис Арнольд, я…

— Как ты вошла?

Мэри уже ничем не походила на молодую женщину. Лицо ее сохранило привлекательность, но какую-то затвердевшую, словно незрелое яблоко, а глаза, которые раньше быстро обшаривали комнату, утратили живость. Одета Мэри была неплохо, разве что немного вульгарно; впрочем, пристальный взгляд обнаружил бы, насколько выцвело платье — видимо, его носили и стирали ежедневно. Руки покрылись городской копотью, пеплом, который, подобно снежинкам, летел с фабрик. Почему все добропорядочные женщины носили перчатки? Потому что мир грязен. На Мэри перчаток не было, если она и боролась с грязью, то уж никак не в статусе горничной. Она опустилась.

Мэри улыбнулась какой-то новой улыбкой.

— Мне открыл Джон. — Она говорила о Джоне-китайце, так мы называли повара. — Это пустяк, просто…

— Мне жаль, Мэри, — гневно воскликнула бабушка, — но ты сама отрезала себе путь к возвращению… — Она уже было разразилась привычной тирадой о чистоплотности и божьей каре, но тут няня вынесла меня из маминой комнаты, чтобы я поздоровался с бабушкой. Мне было уже почти три года, однако няня все еще носила меня на руках. Судя по нескольким фотографиям того периода, я был укутан в кружева и выглядел более чем омерзительно, когда заметил Мэри. В ту пору я постоянно находился в заточении и редко встречал кого-нибудь, кроме бабушки, мамы и няни. Должно быть, я завизжал от восторга.

— Вы только взгляните! — к ужасу бабушки, вскрикнула Мэри. Бабушка попыталась преградить ей дорогу, но Мэри подошла ко мне и коснулась моего сморщенного лица. — Почему… — пробормотала она изумленно, глядя в лицо бабушке. — Белые волосы исчезли!

Бабушка рассвирепела.

— Мэри, пожалуйста, выверни карманы.

— Мэм, он молодеет.

Няня с бабушкой переглянулись. Только глазам, которые давно меня не видели, удалось сравнить мой ужасный младенческий вид и эту новую, чуть более мягкую внешность. Запутавшаяся ирландская девушка воспользовалась моментом и выскочила на улицу (интересно, зачем она приходила: украсть, умолять, отомстить?). Так или иначе, Мэри произвела в доме настоящий переполох. Падшей женщине хватило минуты, чтобы заметить то, чего не разглядели целые полчища докторов.

— Боюсь, — сказал врач, приняв от бабушки стаканчик старого бренди, — что она права. — Он потягивал бренди в верхней гостиной, осматривая комнату так, словно собирался ее унаследовать. — Только кем бы он ни был, ребенок здоров как бык.