Исповедь любовницы Сталина - [19]

От бесконечных нравоучений сделалось тошно, я уже была не рада, что снова встретилась со Сталиным.

Человек рождается на страдание, как искры, чтоб устремляться вверх…

Иов

Мейерхольд!

Сочетание гениальности творца и коварства личности. Неисчислимы муки тех, кто, как я, беззаветно его любил

С. Эйзенштейн

Возвращаюсь к студенческим годам. 1929-й. Заснеженно-вьюжный февраль. К нам на урок в Ленинградскую консерваторию пришел высокий человек с необыкновенным взглядом орлиных глаз. На этом уроке я пела, не жалея голоса. Мейерхольд внимательно наблюдал за мной.

— В. А., — сказал Вс. Эм. после репетиции, — мне нужно с вами очень серьезно поговорить, давайте вместе пообедаем?

Я растерялась. Неожиданное приглашение застало меня врасплох. У подъезда консерватории, развалясь в санях, дремал извозчик. Борода у него заиндевела, из-за густой щетины и сосулек почти не видно было малюсеньких поросячьих глаз.

— Ой, господин хороший, заждались мы вас на лютом, скрипучем морозе.

— Пожалуйста, не сердитесь, голубчик, я вас отблагодарю! — растерянно, как бы извиняясь, проговорил Вс. Эм.

— Знаем мы вас, все вы горазды обещать, пока до места не доставили, — гундосил старик, — а потом в кошельках начинаете рыться и никак рассчитаться не можете. Барин, сказ такой — деньги на бочку, а то не повезу!

Мейерхольд разозлился, глаза у него потемнели, он с трудом сдержал свой необузданный темперамент. Но, по-видимому, он хорошо заплатил, извозчик остался доволен.

— Куда, барин, везти прикажете?

— В гостиницу «Европейская».

— Вс. Эм., для такого ресторана я недостаточно элегантно одета.

— В. А., вашей внешности подойдет любой наряд. — Он заботливо укутал мои ноги теплым пледом.

В ресторане мы выбрали столик у окна, в хрустальной вазе красовались веточки мимозы.

— Понимаю ваше нетерпение все узнать, осмыслить, понять! Почему? Отчего? Зачем? Все в свое время, простите великодушно, немного проголодался.

Рядом со мной за одним столом сидел великий режиссер, новатор и преобразователь русского театра. Рассмотрела его как следует: худощавый, сутуловатый, выше среднего роста, чуть тронутые сединой вьющиеся волосы пепельного цвета, резкие черты смугловатого лица, тонкие губы, большой лоб, крупный орлиный нос и пристальный взгляд серо-голубых глаз.

Иронический склад ума, остро развитое чувство смешного постоянно ощущались при наших встречах, какие бы серьезные вопросы ни затрагивались в разговоре. Гораздо реже давал он почувствовать, как тяжко отзывались на нем трудности, которых так много он испытал. В стремительном движении вперед по путям своей творческой жизни Мейерхольд непрерывно менялся, оставаясь в то же время самим собой. Одной из постоянных, неизменных величин в процессе развития, одной из характернейших черт его человеческой и творческой личности была глубочайшая принципиальность, искреннейшая убежденность в правильности избираемых путей. Он стремился не сглаживать, а заострять углы. Страстностью и непримиримостью он наживал себе немало врагов, но эти же свойства влекли к нему сердца лучших людей искусства и передовой молодежи.

Особенно дорогим для Мейерхольда было имя К. С. Станиславского. Всегда, даже в то время, когда его расхождения с Художественным театром были особенно значительными, Мейерхольд с восхищением говорил о Станиславском.

Мейерхольд и Станиславский прекрасно знали, что творчески они гораздо ближе друг другу, чем это представлялось многим. Известно, что К. С. по-настоящему поддержал Вс. Эм. в тяжелый момент его жизни — в 1938 г. Когда Государственный театр им. Вс. Мейерхольда был закрыт, учитель привлек ученика к творческой работе в оперном театре своего имени.

Мейерхольд закурил. Стол сервировали вышколенные официанты под руководством старого театрала, милейшего метрдотеля Василия Ивановича Шуйского. Принесли напитки, закуски, мясные и рыбные блюда.

— В. А., вы Дюма читали? — спросил Вс. Эм.

— Из его романов мне больше всего нравятся «Королева Марго» и «Граф Монте-Кристо».

— В своем театре я собираюсь поставить «Даму с камелиями»— мелодраму А. Дюма-сына. На репетиции в консерватории я увидел, с какой непринужденной легкостью и грациозностью происходит ваше перевоплощение в Кармен. Вам понятна судьба народной героини, простой испанской девушки, которая умеет страстно любить и страстно ненавидеть. Знаете что, милейшая В. А., бросайте оперу, я сделаю из вас драматическую актрису! Вот увидите, с каким блеском вы сыграете Маргариту Готье.

— Я очень тронута столь заманчивым предложением, но у вас есть Зинаида Николаевна, вам нельзя смотреть на других женщин. Почему, Вс. Эм., вы хотите насести ей столь тяжкое и незаслуженное оскорбление? Разве она перед вами в чем-нибудь провинилась?

Мейерхольд потускнел. Потом он взял себя в руки, а через секунду снова вспыхнул:

— Нет! Простите меня, я не ошибся. Вы настоящая, земная. Да, Зинаиду Николаевну я люблю безгранично, она необыкновенный человек. Не могу понять, почему вам, прекрасной незнакомке, женщине, которую совсем не знаю, открываю самые заветные мысли и чувства свои? Теперь я понимаю, что вы, В. Л., созданы для высокой трагедии. Вашими постоянными сценическими собеседницами должны стать героини Шиллера, Шекспира, Ибсена и даже Островского.